Круглый счастливчик - [96]

Побледневший Ерохин изо всех сил удерживал Артура. Поглаживая его по спине, он взволнованно повторял:

— Иван Иванович, настоятельно прошу воздействовать…

Голенищев нагнулся, чтобы взять собаку на руки, но взять не успел. Чап, увлекшись, подпрыгнул, словно собирался добраться до горла противника, но Артур ударом мощной лапы опрокинул нахала. Чап с визгом перевернулся, теперь дог рванулся к нему, волоча за собой Ерохина. Виктор Степанович, повис на своем Артуре и пронзительно закричал:

— Стоять, сволочь! Артур, прибью! Назад!

Пораженный воплем хозяина, дог замер.

Иван Иванович подскочил, схватил фоксика и, держа его, как ребенка, гневно сказал:

— Что же вы… Такое, понимаете, животное… Вам без намордника недопустимо!

— Недосмотр, Иван Иванович, — каялся Ерохин. — Слишком доверял… Меры примем, не сомневайтесь…

Но Голенищев уже был далеко.

Домой Виктор Степанович вернулся в подавленном состоянии. Из хорошей затеи получилось черт знает что. Директор умчался багровый. Таким его Ерохин еще не видел. Вот тебе и душевные контакты! Вот тебе и общность интересов!..

— Витя, что стряслось? — встревожилась жена, видя, как он отсчитывает валерьяновые капли.

— Ты у него спроси! — Ерохин зло кивнул на дога. Артур лежал на коврике, положив морду на лапы.

Виктор Степанович рассказал жене о происшествии и горестно вздохнул:

— Фокс, конечно, мерзкая тварь. Но от нашего… от нашего я такого не ждал.

— Что же ты от него хочешь? — резонно заметила супруга. — У Артура сработал инстинкт.

— Инстинкт! — взорвался Ерохин. — Мало ли у меня какие инстинкты! Я, может, иногда такое хочу, что сказать стыдно. Но ведь контролирую, держусь!

— На то ты и гомо сапиенс, — жена усмехнулась.

— Да, я сапиенс, — согласился Ерохин, — и хочу, чтоб Артур был сапиенс! И я этого добьюсь!

Он достал из холодильника кусок колбасы и подозвал дога.

— Желаешь? — спросил Виктор Степанович, помахивая колбасой. Дог облизнулся, сглотнул слюну. Ерохин вернул колбасу в холодильник и протянул к собачьему носу фигу.

— Вот тебе ужин! — торжественно объявил Ерохин. — Соображать надо! И пока не научишься управлять инстинктами, хорошего от меня не жди! Понял?

Артур внимательно обнюхал фигу, поглядел на суровое лицо хозяина, затем вернулся в свой угол и молча лег.

— Ни черта ты не понял, — пробурчал Ерохин. — Здоровый, а дурак!

И он стал думать про завтрашний день, про директора и его поганую собаченцию, и про то, просить ли теперь у Голенищева прощения или, может, делать вид, что ничего не произошло…

СОВРЕМЕННАЯ РОБИНЗОНАДА

Лето будоражило и подстегивало. На берегах Черного моря в три слоя лежали дикари. На горных тропах было людно, как в ГУМе. Автобусы шли на приступ Суздаля и Ростова Великого, сбрасывая десанты паломников. Красноярские Столбы уходили в землю под тяжестью туристов. Человечество не желало сидеть на месте, и самолетов в небе было больше, чем птиц.

В одном из лайнеров летел на восток филолог Парин, твердый холостяк. Он мечтал забраться в глушь и побыть два месяца Робинзоном. Он жаждал одиночества.

— Алексей, — говорили ему коллеги. — Перестань дурить! В тайге сплошная комарилья и никаких удобств. Ты озвереешь, Алексей!

Но Парин упорствовал. В июле, сгибаясь под тяжестью рюкзака, он прибыл в Забайкалье, провел три дня на маленьком аэродроме, подружился с вертолетчиками и был, наконец, доставлен на берег речки Чуйки. Место было дикое и сказочное: глухая тайга, и ни души вокруг. На территории, равной двум европейским государствам, обитал только Парин. Он ловил хариусов, ел ягоды и думал, что это — счастье. Иногда к реке выходил сохатый и, не боясь филолога, пил воду.

«Гармония, — шептал Парин, нежно глядя на зверя. — Так должен жить человек!»

Он блаженствовал две недели.

На пятнадцатый день к берегу причалил плот. Бородатые спортсмены в оранжевых жилетах жали Парину руку, радуясь встрече. Они прошли страшные пороги и были возбуждены.

— Земляк, — сказали гости. — Впереди Шаман-Каньон. Надо расслабиться!

Филолог не желал пить спирт, но плотогоны настаивали.

— Может, ты последний, кто нас видит, — с обидой говорили они и протягивали ему кружку. К полуночи Парин перестал соображать, кричал, что пройдет Шаман-Каньон в одиночку, дальнейшее не помнил.

Проснулся он утром под вековой сосной. Комары пировали на его лице. Было обидно и больно. Спортсмены-водники уже исчезли. Ругая их, филолог опускал голову в реку и приходил в себя. В полдень из леса на белой лошади выехал милиционер. «Мираж!» — поразился Парин и зажмурился.

Но то был не мираж. Старшина козырнул и попросил документ. Парин, волнуясь, долго искал паспорт и чувствовал себя виновным. Паспорт был в порядке.

— А напиваться не след! — строго сказал милиционер. — Места глухие, всякое бывает…

Через три дня на берег опустился вертолет. Из него вылез молчаливый человек с ящиками. Он деловито погрузил в них весь улов Парина, выдал взамен квитанцию, соль, спички, и вертолет поднялся в небо. Ошалевший филолог проводил его взглядом, потом узнал из квитанции, что принято от него шестьдесят килограммов рыбы.

Потом приплыли ученые, ищущие наскальные рисунки. Они наткнулись на камень, где Парин царапал палочки, ведя счет дням, застонали от восторга и увезли с собой этот «календарь древних племен».