Круглый год. Сборник. 1974 - [6]

И никто из ленинградцев не побежал в убежище, в укрытие, никто испуганно не прижался к стене, застигнутый такой канонадой на улице. Нет, улицы, набережные, площади были покрыты толпами радостно шумевших людей.

Они смотрели, как гасли, ударяя в невский лёд, разноцветные ракеты, как новые ракеты взмывали под самый купол ленинградского неба, как перекрещивались прожектора, впервые не искавшие вражеских самолётов.

Все говорили разом, плакали от радости, обнимались на улицах, пожимали незнакомым людям руки, качали бойцов и командиров. А пушки всё стреляли и стреляли.

Их было много, этих пушек. Их было триста двадцать четыре пушки, и они ударили двадцать четыре раза, потому что это был салют в честь исторической победы Красной Армии под Ленинградом.

Немцы были разбиты на всём фронте и на всём фронте отброшены далеко от великого города.

Осады больше не было! Обстрелов больше не было! Можно было идти куда угодно по Ленинграду, не опасаясь неожиданного разрыва снаряда. Как тяжёлый сон, остались позади все испытания: холод и голод, блокада, штурмы города, бомбёжки, бомбардировки, всяческие лишения.

Вот почему свет ракет и вспышки орудий салюта освещали лица ленинградцев над торжествующей Невой. Из мрака выступали громады крепости, кораблей, Исаакиевского собора, дворцов и музеев.

На всех лицах играли улыбки, слышался счастливый смех, громкие крики восторга, «ура». Прославляли героических воинов во главе с командующим Ленинградским фронтом генералом армии Говоровым, великий коллектив трудящихся Ленинграда, его большевиков.

Салют окончился. Наступила блаженная, долгожданная тишина Победы. Тишина! О ней забыли, и вот она вернулась в город. Это было так необыкновенно, так прекрасно, что казалось сном. Но это была правда. Теперь о том, что было, можно будет читать только в книгах или видеть на картинке. Только надписи на стене: «Граждане, эта сторона улицы наиболее опасна во время обстрела» — ещё напоминали о днях славной обороны.

И все, разойдясь по домам, не могли уснуть в эту ночь. Сидели и вспоминали дни осады, пели боевые песни, веселились и читали — в который раз! — строки исторического приказа:

«Граждане Ленинграда! Мужественные и стойкие ленинградцы! Вместе с войсками Ленинградского фронта вы отстояли наш родной город. Своим героическим трудом и стальной выдержкой, преодолевая все трудности и мучения блокады, вы ковали оружие победы над врагом, отдавая для дела победы все свои силы...»

27 января 1944 года навсегда вошло в историю Ленинграда, и каждый ленинградец — и маленький школьник и седой ветеран — не забудет этот великий день ПОБЕДЫ!

1942—1945

Николай Тихонов

Прокофьев А. «Я счастлив, что в городе этом живу...»

* * *

Я счастлив, что в городе этом живу,

Что окна могу распахнуть на Неву,

Я вижу, как зори над нею играют, —

Так сильно, так ярко, что волны пылают!

Ему по плечу, что доступно немногим,

Как в мир он раскинул просторно дороги,

И сколько в нём воли, и сколько в нём света,

И сколько в нём спето, и сколько не спето!

Я знаю друзей по оружью, сограждан,

Я с ними в походах бывал не однажды,

Я рос вместе с ними, борясь и мужая,

Великою честью я это считаю!

Все грозы, все бури наш город осилил,

Он воин, любимый Советской Россией.

И, гордый, стоит он в красе небывалой,

И Ленина орден на бархате алом.

А. Прокофьев

Яковлев Ю. Девочки с Васильевского острова

ДЕВОЧКИ С ВАСИЛЬЕВСКОГО ОСТРОВА

„Умерли все. Осталась одна Таня“.

Из дневника Тани Савичевой, Ленинград, 1942 год.

Я — Валя Зайцева с Васильевского острова. У меня под кроватью живёт хомячок. Набьёт полные щёки, про запас, сядет на задние лапы и смотрит чёрными пуговками... Вчера я отдубасила одного мальчишку. Отвесила ему хорошего леща. Мы, василеостровские девчонки, умеем постоять за себя, когда надо... У нас на Васильевском всегда ветрено. Сечёт дождь. Сыплет мокрый снег. Случаются наводнения. И плывёт наш остров, как корабль: слева — Нева, справа — Невка, впереди — открытое море.

У меня есть подружка — Таня Савичева. Мы с ней соседки. Она со Второй линии, дом 13. Четыре окна на первом этаже. Рядом булочная, в подвале керосиновая лавка... Сейчас лавки нет, но в Танино время, когда меня ещё не было на свете, на первом этаже всегда пахло керосином. Мне рассказывали.

Тане Савичевой было столько же лет, сколько мне теперь. Она могла бы давно уже вырасти, стать учительницей, но навсегда осталась девчонкой... Когда бабушка посылала Таню за керосином, меня не было. И в Румянцевский сад она ходила с другой подружкой. Но я всё про неё знаю. Мне рассказывали.

Она была певуньей. Всегда пела. Ей хотелось декламировать стихи, но она спотыкалась на словах: споткнётся, а все думают, что она забыла нужное слово. Моя подружка пела потому, что, когда поёшь, не заикаешься. Ей нельзя было заикаться, она собиралась стать учительницей, как Линда Августовна.

Она всегда играла в учительницу. Наденет на плечи большой бабушкин платок, сложит руки замком и ходит из угла в угол: «Дети, сегодня мы займёмся с вами повторением...» И тут споткнётся на слове, покраснеет и повернётся к стене, хотя в комнате — никого.

Говорят, есть врачи, которые лечат от заикания. Я нашла бы такого. Мы, василеостровские девчонки, кого хочешь найдём! Но теперь врач уже не нужен. Она осталась там... моя подружка Таня Савичева. Её везли из осаждённого Ленинграда на Большую землю, а «Дорога жизни» не помогла ей. Её убили фашисты. Не пулей, не снарядом — голодом. Не всё ли равно, чем убивают. Может быть, пулей не так больно, как голодом?..