Круги Данте - [87]

― Кьяккерино! Ты узнаешь меня? ― воскликнул он с радостью.

― Да, конечно, мессер… ― ответил слуга изумленно. Данте перестал сжимать с такой силой его руки, потому что заметил испуг в глазах слуги, и постарался успокоиться. Между тем он не мог найти подходящих слов.

― С вами все в порядке? ― спросил слуга взволнованно. ― Вы нехорошо выглядите, мессер… Если разрешите сказать, похоже, что вы встретились с самой смертью.

Поэт беспомощно улыбнулся. Его ноги дрожали, голова кружилась, телом овладела слабость. Данте понял, что изобразить уверенность ему не удалось.

― Я чувствую себя хорошо… не волнуйся… ― заикаясь, сказал он.

― Это потому что вы не видели то, что видел я! ― заявил слуга. ― Благодарение Господу, Отцу нашему, что я наполовину слеп и не вижу всех этих ужасов со всей четкостью.

Данте заметил, что одежда этого человека была немного влажной и его скудные волосы всклокочены, словно он хотел так просушить их.

― Ты был снаружи? ― спросил поэт. ― Я думал, что никто не может пройти, ― уверенно сказал он.

― Но вы же знаете, что у меня свои методы, мессер, ― ответил Кьяккерино с гордостью, подмигивая собеседнику.

Сердце Данте наполнилось надеждой. Это было то, что он искал и на что надеялся. И препятствий на пути поэт пока не видел.

― Как и многим флорентийцам, мне было любопытно посмотреть на этих демонов, которых вели в Стинкс. Но я же говорил вам… это нехорошее дело, ― продолжал слуга, характерно качая головой. ― Господь покарал нас одним из тех зрелищ, которые можно увидеть только в аду. Поэтому я поскорее вернулся во дворец.

― Что произошло? ― перебил его Данте, стараясь обуздать нетерпение, сжимавшее его сердце.

― Нечто ужасное! ― ответил Кьяккерино с театральным жестом страха и очевидным желанием рассказать обо всем. ― Это было справедливое наказание, не отрицаю, потому что они сделали много зла и потому что они проклятое отродье Сатаны, ― он перекрестился, ― но очень страшно было смотреть, как жестоко можно поступить с тремя простыми людьми или демонами, кем бы они ни были, потому что они тоже из плоти и крови, как и мы с вами.

Данте задрожал сильнее. Его предчувствия начинали сбываться. Эти несчастные не дожили до казни.

― По крикам людей я понял, что произошло, ― рассказывал слуга. ― И я думаю, что там было мало солдат, но я не слишком много знаю об этом, ― оправдывался он скромно. ― Кроме того, когда начали бросать в них камни, некоторых оттолкнули, так что когда огромная толпа людей набросилась на повозку, в которой их везли, узников стянули.

Поэт молча слушал рассказ Кьяккерино в смятении, чувствуя опустошенность и недоверие к своим землякам. Это был кошмар, который он не хотел видеть, о котором он не хотел слушать, но у него не было сил прервать слугу. В сложившихся обстоятельствах этот болтун был бесценен.

― Вы видели, как визжат крысы, когда их жгут в норе? ― задал старик вопрос. ― Вот так же кричали эти демоны. Только ужасные крики, без слов, потому что, говорят, они немые. Они старались забраться обратно в повозку, словно предпочитали попасть в объятия палача, ведь в конце концов их все равно ждала смерть, верно?

Данте кивнул без большого энтузиазма. Он, как и раньше, желал, чтобы эта пытка его ушей скорее закончилась, он хотел сбежать из дворца, оставить Флоренцию с ее жаждой крови или умереть.

― Но двоим из них это не удалось, и их толпа утащила с собой. Третий же вцепился ногтями и зубами в повозку, и так как солдаты продолжали обороняться, то люди отступили; но прежде один горожанин ― у него была огромная палица, наверное каменная, ― нанес ему страшный удар по голове, так что сплющил ее, ― сказал слуга, хватаясь за голову. ― Я никогда не видел ничего подобного, мессер… У него выпал глаз и вся эта часть отвалилась, из нее вытекла бело-розовая масса, как пюре. А он еще был жив, потому что сильно открывал рот, словно старался глотнуть воздуха.

Поэт снова кивнул. Это было так отвратительно, что у него не было желания вступать в разговор или что-либо разъяснять. Он чувствовал настоящее сострадание к своей родине. Он слушал холодный и бесчувственный рассказ человека, который словно убеждал себя в ужасе этих событий, и с дрожью думал о нравственной и духовной деградации тех, кто с удовольствием участвовал в линчевании.

― А двое других, вы можете себе представить! ― рассказывал Кьяккерино с отвращением. ― Я думаю, что никто и никогда не получал столько ударов: их топтали ногами, били камнями. Их растащили по частям, как четвертованных свиней; наверное, части их тел валяются по всему городу.

В конце концов тот мстительный бегин получил собственное мученичество, которое было не менее страшным, чем ужасный финал Дольчино и его людей. Однако он не войдет в историю как безумец или мученик, о нем едва ли вспомнят, когда жители Флоренции возьмутся за разум и вернутся к своим ежедневным обязанностям. Хотя о нем останется память в рассказах старух о немых демонах с голубыми ногтями, которыми будут пугать детей. Данте не мог подавить тошноту и покачнулся. Он чувствовал себя плохо, с каждой минутой все хуже, но не мог пожаловаться, показать свою разбитость, дать страху и безнадежности победить себя. Кьяккерино озабоченно смотрел на него. Состояние поэта было слишком очевидным, чтобы остаться незамеченным.