Круг зари - [15]

— Тревога, скоро ли отбой? — невесело пошутил Алексей, выбегая на ночную улицу. Из порта отчетливо доносились прерывистые гудки, а с прохладной, не просохшей после дождя крыши их странная разноголосица слышалась еще отчетливее. Рядом с мастерской — крыша института, повыше, а внизу — бесконечные «волны» деревянных кровель домов, сараев, пристроек. И дворы, как пчелиные соты, ухоженные трудом, обжитые. Теперь они — мишени. Небо некстати очистилось, и тени от летящих облаков чаще расступаются и пропускают потоки лунного света.

Ухнул первый отдаленный взрыв. И вдруг мгновенно стало как днем, и все дворы-соты до подробностей видны. Не сразу понял он, в чем дело, и первый раз страшно стало: все-таки он один здесь…

— Фонари, фонари! — исступленно кричал кто-то внизу.

Фашисты сбросили с самолетов десятки осветительных «ламп». Значит, что-то готовили. И после мгновений невероятно глухой тишины все вдруг растворилось в грохоте. Словно горящие угли, посыпались, гремя, на кровлю мастерской «зажигалки». Они шипели и разгорались — первая, вторая, третья… Бояться было некогда.

— Та-ак! Та-ак! — яростно подстегивал он себя, ногами сбрасывая ослепительные бомбы вниз, во двор, прихватывая их рукавицами и швыряя в металлический ящик с песком.

Та девчонка с набережной утром, небось, в институт пойдет, почему-то подумал он с обидой во время короткой паузы и встретит — посмеется, словно кто другой, а не он, днем маялся на ремонте лаборатории, где ей набираться ума, и сейчас вот хватает эти шипящие штучки, рискуя сгореть, чтобы уцелел ее лесотехнический.

Надрывный, плотный гул заглушил посторонние мысли. Была одна как бы внутренняя команда: глядеть в оба! И он глядел и все видел: и беззащитный деревянный город под желтовато мерцающим светом «фонарей», и серебряную ленту реки. Не угадывал, а видел, как тогда, до аварии.

Высоко над головой шли самолеты. Их тени закрывали луну и мелькали на влажных крышах. Гул перешел в отвратительный, дерущий внутренности рев. Поднялось невообразимое… Над городом клубился красный дым, и над этим дымом снова и снова шли самолеты, исторгая вой, скребущий небо и землю. Все, казалось, пылало вокруг. Алексей метался за «зажигалками» и, сжав кулаки, выкрикивал в небо угрозы, не соображая, что это бессмысленно. Но гнев выплескивался сам. И вдруг — снова, как тогда, огонь перед глазами — и темно…

Как стало известно, в эту ночь фашисты, высадив предварительно десант на островах в Белом море, собирались стереть с лица земли город и порт. На деревянные кварталы они сбрасывали зажигательные бомбы, и мгновенно возникали многочисленные очаги пожаров. Бомбили всю ночь. Город спасла только самоотверженность жителей, дежуривших, как и Алексей Устюжинский, на крышах. И пострадал город далеко не так, как рассчитывали враги.

Тяжелая бомба прямым попаданием развалила один из корпусов лесотехнического института, но в другом, рядом с которым дежурил Алексей, через месяц начались занятия.

То была первая боевая ночь строителя Магнитки Алексея Устюжинского, и за нее он получил первую боевую награду.

* * *

— Как-то потом в госпитале слышу в «Последних известиях», — рассказывает Алексей Сергеевич, — сперва, понятно, о боях в районе Сталинграда и в районе Моздока, а дальше:

«На одном из заводов Южного Урала заканчивается сооружение новой доменной печи». Так душа и встрепенулась: в Магнитке! Чего бы, думаю, не дал, чтобы оказаться там, с ребятами…

Мы беседуем с ним на той самой набережной Северной Двины, и разговор то и дело перескакивает то на Магнитку — и я рассказываю о людях, которых он помнит, и о сегодняшнем городе его давней мечты, — то возвращается к той страшной ночи, от которой нас отделяют тридцать лет.

Алексей Сергеевич высок, сухощав. У него, как иногда пишут, «точеные черты лица», почти не задетые морщинами, и совсем седые волосы.

— А вообще-то ночь та, первая, как бы сказать, воскресила меня, — медленно продолжает он. — Равновесие, что ли, восстановила. И моральное, и даже физическое. Клин клином вышибло. Нервное потрясение ли помогло, вторая контузия ли — не знаю, однако, по выздоровлении видеть стал гораздо лучше. Огонь поразил, огонь и вылечил, — смеется он так. — В сорок третьем уже воевал. Ну, на фронте не страшнее показалось… После войны преподавал в техникуме. А Магнитку не забываю, заезжал несколько лет назад. Разве сравнишь с прежней!.. Да и наш город не сравнить.

Перед нами — сверкающее белизной здание лесотехнического института. Все здесь новое, послевоенное, кроме памятника Ломоносову, что был немым свидетелем кошмара сорок второго года. А чуть поодаль блестит стеклом выстроенный по последнему слову архитектуры морской вокзал.

— Смотрите, — оживился вдруг Алексей Сергеевич, — туда, левее смотрите! Читайте на борту: кажется, «Магнитогорск».

— Точно, «Магнитогорск».

— Вот так! Магнитогорск — на Двине! Вроде бы раньше не было его у нас. Магнитка везде…

Мы наблюдаем за новеньким буксиром. Я сообщаю, что скоро из Ленинграда выйдет океанский теплоход «Магнитогорск». А этот, маленький, легко разворачиваясь, рассекает речную гладь и идет к противоположному берегу, где его ждут массивные баржи. Вот он стал точкой, а вот и совсем размылся в солнечных лучах.