Круг замкнулся - [43]

Она уже стала большая девочка и последнее время ходила у причалов, а также по комнатам «Приюта», продавая морякам религиозные брошюры. Абель однажды купил у нее «Благую весть», теперь она разносила «Безмолвного утешителя», целую стопку. Ей полагался процент с проданного.

Абель купил «Безмолвного утешителя» и положил его в сторону.

— Ты повесь его на стену, — сказала она.

Но у него не было ни гвоздя, ни молотка, вообще ничего такого.

Она покрутила головой по сторонам и сказала, что «Утешитель» может висеть и на булавке, но булавка у меня всего одна, да и ту я обещала постояльцу из восьмого номера, если, конечно, уговорю его купить.

Занятная была эта Регина, лицо приятное, но почти беззубая.

— Он что, ничего не захотел у тебя взять?

— Еще уговорю. А ты зайди к нему, если я закричу.

— С чего это ты закричишь?

— Он хочет посадить меня к себе на колени.

Абель задумался:

— Тогда, пожалуй, тебе не стоит к нему ходить.

— Ничего, я еще заставлю его купить.

Странная девочка. Никак не желает упустить сделку. Он предложил дать ей крону вместо жильца из восьмого номера, но это ее не устраивало.

Ее не было совсем недолго, потом она сунула голову в дверь и прошептала, что все-таки заставила его купить.

С тех пор как старьевщик вывез вещи, в сарае не стало хуже, теперь больше похоже на жилую комнату, думал Абель. Хорошо бы со временем прикупить печку.

Вот отсюда его никогда не выставят. Сарай принадлежал железной дороге и стоял заброшенный уже лет десять или двадцать подряд. Старый Бродерсен платил за него, потому что был аккуратный и честный, но Абель никакой платы не вносил, да с него никакой и не требовали.

Покамест он брал провизию у купца Гулликсена, в таких случаях молодой Гулликсен никогда не говорил «нет». А для себя Абелю было так мало нужно, он привык к лишениям.

Когда Лили заявилась вечером, она была совершенно не расположена к нежностям. Ничего похожего. Она завела речь об Алексе: мол, тот все очень хорошо принял и теперь вполне спокоен, после того как она обещала никуда без него не ходить. Да и ни к чему это, Алекс мужчина хоть куда, ей больше ничего не надо. А дело вот в чем: ты можешь нам помочь?

— Конечно, — ответил он, указывая на свои припасы. — Бери, сколько можешь унести.

— Да, но я… — пролепетала Лили.

— Да, да, сколько сможешь. А я как-нибудь обойдусь.

— Не о том речь. Деньги у тебя есть?

Абель, с улыбкой:

— Деньги? Нет.

Лили потеряла дар речи.

— Ну, может, несколько крон я наскребу. — И он порылся в карманах.

Лили:

— Да что такое несколько крон?! Банк хочет получить проценты и очередную выплату. Я несколько раз занимала понемногу, а последний раз сделала большой заем.

Оба помолчали. Потом Абель сказал:

— Пусть банк подождет. У меня, во всяком случае, денег нет, я расплатился в «Приюте».

В Лили проснулась привыкшая к подсчету кассирша.

— А не ты ли брал у меня деньги из моего займа?

Абель, ошарашенно:

— Да, но…

— И ты не можешь вернуть мне даже эти деньги?

Абель задумался.

— Сейчас не могу. Сегодня вечером не могу.

— А когда же?

— Потом. У меня есть другие расходы.

Уходя, она все-таки прихватила почти всю провизию, но он не обратил на это внимания. У него теперь был дом, где можно жить, так сказать, собственный дом, то, что люди называют меблированной квартирой. По углам валялись различные предметы, которые не соблазнили старьевщика: он нашел нож, застрявший в ножнах, сплошная ржавчина, но вполне можно отчистить, будильник, который он тоже, пожалуй, сумеет починить, кастрюлю с проржавевшим дном, отслужившую свой век керосинку, негодный жестяной светильник, старые гвозди в коробке, начатое матерью вязанье — все сплошь никуда не годные предметы, траченные молью и ржавчиной, вид их не взволновал его, хотя он помнил многое с детских лет на маяке. Все это натаскал его отец и не мог выкинуть, мать же была больна и не прибиралась.

Но Абеля ничуть не смущала перспектива жить в пыли среди худых горшков, он был наделен благословенной нетребовательностью, ему даже не надо было закрывать двери, чтобы чувствовать себя вполне спокойно. Он пребывал в отменном расположении духа и наслаждался своим примитивным благоденствием. Половицы кое-где ходили ходуном, да и не везде они сохранились, эти половицы, но он ничего не предпринимал, чтобы кое-что подремонтировать, или чтобы до блеска протереть окно, или чтобы водрузить на стол светильник и придать своему жилью пристойный вид. У него было большое окно с шестью стеклами, правда, одного стекла не хватало, но это его ничуть не тревожило. Прямо перед окном проходила насыпь железной дороги, и, пожелай он увидеть небо, ему пришлось бы нагнуться. С трех сторон его окружали сараи, с четвертой — насыпь. Оно и хорошо, когда тебя так зажали со всех сторон, ограничив твое пространство. Он не слышал вечного кукареканья газет и людей, не испытывал любопытства, не заглядывал через плечо к читающим.

Как же тогда городские новости могли проникнуть в его захолустье? А вот так. Порой он прогуливался по улицам, иногда, присев на скамейку у рыбацкого причала, заводил разговоры с людьми, со спокойными, тихими обитателями городка, почтальоном или таможенником. Он сидел, калякал о том о сем и покуривал свою трубочку.