Круг царя Соломона - [4]
На катке и около
Каток – это стол на козлах, на котором сидят и шьют, поджав под себя ноги, портные. При их сидячем ремесле портные большие охотники до всяких говорунов и рассказчиков. Посидеть с разговорами у катка приходили к нам разные люди, а чаще всех Пров Палоныч, маленький, чистенький старичок в поддевке и ладных сапожках на высоких каблуках для росту. Человек он досужий, бывалый, краснобай, большой знаток в церковной службе и любитель церковного пения.
Загадывает загадки, вроде: «Что стоит возле чаю?» или «Когда вознесенье бывает в воскресенье?» Выслушав всякие вздорные ответы, изобличающие портновское невежество, назидательно объясняет, что праздник вознесения бывает в сороковой день после пасхи и поэтому никогда не приходится на воскресенье, а всегда на четверг, д возле «чаю» стоит «воскресения мертвых», ибо в «Символе веры» сказано: «Чаю воскресения мертвых».
Придет и озадачит вопросом:
– Читал, Вася, в газетах про новость?
– Насчет чего, Пров Палоныч?
– Да вот пишут: объявился за границей в городе Лионе аптекарь или, лучше сказать, химик – выдумал состав такой, якобы сильно укрепляющий память. Распубликовал во всех газетах анонс: кто выпьет три бутылки того состава, тот настолько сильно окрепнет памятью, что не забудет ничего, пока жив. Всякую книгу стоит только прочитать один раз, чтобы запомнить от слова до слова. Или, например: двенадцать иностранных языков можно выучить за полгода – только не ленись да принимай капли нового изобретения! Купцам не будет надобности заводить бухгалтерские книги, музыкантам глядеть в ноты, актерам долбить роли – все будет сидеть в башке крепко, как гвоздем вбито!
– Ну, это хоть бы и мне бутылочку! А то намедни пришел богдановский кучер, а я и забыл его имя-отчество. Ну никак не вспомню, хоть убей! А как ушел он, вспомнилось – Сосипатр Захарыч.
– То-то и оно! Посуди сам, какая выгода – ученикам, скажем. Иной лоботряс сидит над книжкой, долбит, долбит – только время теряет без толку. Или тем же попам да дьяконам: сколько годов они учатся, чтобы вытвердить свои «паки и паки»! А тут лишь знай вкладывай в мозги, как в казначейство, – все будет в целости.
Так вот-с, начал этот химик торговать своим эликсиром, раздул дело, дальше – больше, пятое-десятое, рыбное-грибное, нет от людей отбою…
– Вошел, значит, в славу…
– Да-с: процвел яко жезл ааронов! Вот один богатый господин посылает ему из Парижа деньги и заказ: так и так, прошу выслать дюжину бутылок по вашему прейскуранту, адрес такой-то…
Хорошо-с, но только ждет-пождет тот заказчик – никакого ответа! Он шлет второе письмо, с сомнением: как же так, деньги посланы, а товару нет, получена ли вами посланная сумма? Опять никаких последствий. Тогда он ему, этому химику, пишет уже сердито и с амбицией: что же, мол, мил человек, выходит это с твоей стороны сплошное надувательство, а коли так – деньги обратно, а не то – в кутузку!
И уж после этого приходит от химика ответ: «Уважаемый клиент, посылаю вам дюжину бутылок моего состава для укрепления памяти, а за задержку извините великодушно: заказ ваш я давно получил, да отложил куда-то адрес и совсем о нем позабыл!»
– Вот так химик: другим память укрепляет, а свою растерял!
– Известно: сапожник без сапог!
– Он, дурак, хоть не писал бы, что позабыл-то, не срамил бы свою фирму!
– Это все ихняя реклама, – заключает Пров Палоныч глубокомысленно.
– То есть это в каком же смысле?
– А вот дай сюда для примера хоть эту шпульку с нитками. Гляди, что на ней написано: «К. Коатс. Гарантировано двести ярд». Ну-с, так: Коатс, фабрикант, англичанин, – это нам известно. А как ты соображаешь насчет «гарантировано двести ярд»?
– Что-нибудь насчет капиталу, Пров Палоныч?
– Не туда метишь. Это означает: «Ручаюсь за двести ярд». Он, англичанин, не желает на русские аршины мерить, он тебе заявляет: «На шпульке намотано двести ярд нитки». Поди его учти, если мы ихним ярдам не обучены! Выходит, что и написано это для форсу, для рекламы!
– А в Кирсанове я у одного портного видел вывеску – два льва тащат в разные стороны брюки, и надпись: «Хотя и разорвали, однако не по швам»! Вот реклама!
– Реклама – для барана, а для свиньи и так сойдет, – сочиняет тут же Тимоша Цыбулов, наш доморощенный острослов и балагур. – А вот я вам расскажу тоже историю про одного такого же вот профессора кислых щей, составителя ваксы. Было это, – заводит Тимоша, – когда ничего еще не было. Не было ни неба, ни земли, ни воды, ни лесу. Только стоял посередке один плетень, а у плетня сидел сапожник и тачал сапоги. Заказ был спешный: всем большим богам по сапогам, а малым богам по котам…
Неожиданно из-под катка раздается пьяное мычание
– Кто сей, яко скимен обитаяй в тайных? – спрашивает Пров Палоныч, ничуть, впрочем, не удивившись.
– Аким-печник запил.
Аким, чинивший в доме печи, пришел с утра пьяный и завалился в темном углу под катком на ворохе старых лоскутов и кромок. Как проснется, вылезет из-под катка, оборванный и грязный, зеленолицый и лохматый, и будет канючить пятачок на опохмелку.
Запой! Сколько их, запойных пьяниц, прошло перед глазами моего детства! Вот картузник Серков стоит, шатаясь, у катка, глядит, ничего не видя, мутными красными глазами, не говорит ни слова, только зубами скрипит. Широкая его морда в ссадинах и кровоподтеках, он рван и бос: жена спрятала сапоги и одежонку, а сама убежала к соседям. А ведь каким щеголем заявляется он в трезвом виде: хозяин, мещанский староста! Рубашка бордовая сатиновая, вышитая цветами, картуз с матерчатым козырьком надвинут до самых ушей, а из-под картуза завиваются кудри. Держится он хмуро, степенно, все молчит – слова не дощупаешься, только на щеках все время ходят желваки от туго стиснутых зубов.
