Круг. Альманах артели писателей, книга 6 - [12]

— Маракуев наверное подружится с курчавым рабочим. Как это глупо мечтать о революции в стране, люди которой тысячами давят друг друга в борьбе за обладание узелком дешевеньких конфект и пряников. Самоубийцы.

Это слово вполне удовлетворительно объясняло Самгину катастрофу, о которой не хотелось думать.

— Раздавили и — любуются фальшфейерами, лживыми огнями. Макаров — прав: люди, это икра. Почему не я сказал это, а — он?.. И Диомидов прав, хотя глуп: людям следует разъединиться, так они виднее и понятней друг другу. И каждый должен иметь место для единоборства. Один на один люди удобнопобеждаемее…

Самгину понравилось слово, он вполголоса повторил его:

— Удобнопобеждаемее… да!

В памяти на секунду возникла неприятная картина: кухня, пьяный рыбак посреди нее на коленях, на полу во все стороны слепо и бестолково расползаются раки, маленький Клим испуганно прижался к стене.

— Раки, это — Лютовы, дьякона и вообще люди ненормальные… Туробоевы, Иноковы. Их, конечно, ждет участь подпольного человека Якова Платоновича. Они и должны погибнуть… как же иначе?

Самгин почувствовал, что люди этого типа сегодня особенно враждебны ему. С ними надобно покончить. Каждый из них требует особой оценки, каждый носит в себе что-то нелепое, неясное. Точно суковатые поленья, они не дкладывались так плотно друг ко другу, как это необходимо для того, чтоб встать выше их. Да, надобно нанизать их на одну какую-то очень прочную нить. Это так же необходимо, как знать ходы каждой фигуры в шахматной игре. С этой точки мысли Самгина скользили в «кутузовщину». Он пошел быстрее, вспомнив, что не в первый раз думает об этом, даже всегда только об этом и думает.

— Эти растрепанные, вывихнутые люди довольно удобно живут в своих шкурах… в своих ролях. Я тоже имею право на удобное место в жизни… — сердито соображал Самгин, чувствуя себя обновленным, независимым.

С этим чувством независимости и устойчивости на другой день вечером он сидел в комнате Лидии, рассказывая ей тоном легкой иронии обо всем, что видел ночью. Лидия была нездорова, ее лихорадило, бисер пота блестел на смуглых висках, но она все-таки крепко куталась пуховой, пензенской шалью, обняв себя за плечи. Ее темные глаза смотрели с недоумением, с испугом. Изредка и как будто насильно она отводила взгляд на свою постель, там вверх грудью лежал Диомидов, высоко подняв брови, глядя в потолок. Здоровая рука его закинута под голову, и пальцы судорожно перебирают венец золотистых волос. Он молчал, а рот его был открыт, и казалось, что избитое лицо его кричало. На нем широкая ночная рубаха, рукава ее сбиты на плечи, точно измятые крылья, незастегнутый ворот обнажает грудь. В его теле было что-то холодное, рыбье, глубокая ссадина на шее заставляла вспоминать о жабрах.

Появлялась Варвара, непричесанная, в ночных туфлях, в измятой блузе; мрачно сверкая глазами, она минуту, две слушала рассказ Клима, исчезала и являлась снова.

— Я не знаю, что делать? — сказала она. — У меня нехватит денег на похороны…

Диомидов приподнял голову, спросил со свистом:

— Разве я умираю?

И закричал, махая рукой:

— Я не умираю! Уйдите… уйдите все!

Варвара и Клим ушли, Лидия осталась, пытаясь успокоить больного, из столовой были слышны его крики:

— Отвезите меня в больницу…

— Не верю я, что он сошел с ума, — громко сказала Варвара. — Не люблю его и не верю…

Пришла Лидия, держась руками за виски, молча села у окна. Клим спросил: что нашел доктор? Лидия посмотрела на него непонимающим взглядом; от синих теней в глазницах ее глаза стали светлее. Клим повторил вопрос.

— Помяты ребра. Вывихнута рука. Но — главное — нервное потрясение… Он всю ночь бредил: не давите меня! Требовал, чтоб разогнали людей дальше друг от друга. Нет, скажи — что же это?

— Навязчивая идея, — сказал Клим.

Девушка снова взглянула на него, не понимая, затем сказала:

— Я — не о том. Не о нем. Впрочем, не знаю, о чем я.

— Он и раньше был ненормален, — настойчиво заметил Самгин.

— Что тут нормально? Что, вот, люди давят друг друга, а потом играют на гармонике? Рядом с нами до утра играли на гармонике.

Вошел Макаров, обвешанный пакетами, исподлобья посмотрел на Лидию:

— Вы — спали?

Не взглянув на него, не ответив, она продолжала пониженным голосом:

— Нормально, это — когда спокойно, да? Но ведь жизнь становится все беспокойнее…

— Нормальный организм требует устранения нездоровых и неприятных раздражений, — сердито заворчал Макаров, развязывая пакеты с бинтами, ватой. — Это — закон биологии. А мы от скуки, от безделья встречаем нездоровые раздражения, как праздники. В том, что некоторые полуидиоты…

Лидия вскочила, подавленно крикнув:

— Не смейте говорить так при мне!

— А без вас — можно?

Она убежала в комнату Варвары.

— Склонность к истерии, — буркнул Макаров вслед ей. — Клим, пойдем, помоги мне поставить компресс.

Диомидов поворачивался под их руками молча, покорно, но Самгин заметил, что пустынные глаза больного не хотят видеть лицо Макарова. А когда Макаров предложил ему выпить ложку брома, Диомидов отвернулся лицом к стене.

— Не стану. Уйдите.

Макаров уговаривал неохотно, глядя в окно, не замечая, что жидкость капает с ложки на плечо Диомидова. Тогда Диомидов приподнял голову и спросил, искривив опухшее лицо: