Круг. Альманах артели писателей, книга 2 - [2]

гнулись спины Акуль и Аленок.

     Серп тискали, —

     рожь по груди.

     С бабьей доли

     куда свернуть? —

     Солнце не низко ли?

     Ведро ль будет?

     В копнах в поле

     не сгнить бы зерну.

     ^{_________________}

Легче ль нам зноями млеть,

скотницам, жницам, полольщицам,

если по русской земле

красная тряпка полощется?

Сладко ль итти из избы

в поле бессменной батрачкою;

юность убить и избыть,

годы и силы растрачивать?

Полнись же гулом, завод.

В уши прогрохай погуще нам:

«Радуйся, бабий народ,

новая смена вам пущена».

«Стук. Стук. Машины готовы —

косы, плуги, веялки, жнеи.

Станет Россия ульем сотовым,

если пахоть пуха нежнее».

     «Все хартии

      вам даны,

     Бабьему лету —

     ни срока, ни мер,

     жены, матери,

     подданных, —

     рабства нету

     в Р. С. Ф. С. Р.».

Иннокентий Оксенов

Духи дремлют в каждом электроне…

Духи дремлют в каждом электроне.

Повернул тугие рычаги,

И помчались огненные кони

Быстротою спущенной дуги.

Порванные кольца покидая,

Полетела, обгоняя свет,

В ослепительном весельи стая,

Стая разбежавшихся планет.

За стеной зеленых полушарий

Лиловатой радугой горя,

Мчатся в опьянительном пожаре

Корабли, теряя якоря.

Волны, разбежавшиеся зыбко,

Замыкают гулкие круги.

Человек с таинственной улыбкой

Вновь нажал тугие рычаги.

Тиф

Склонилась тень, знакомому кивая,

И прошептала: проходи свой стаж.

Под ним кровать была, как конь, живая,

И с этажа въезжала на этаж.

А вечером, когда меняли грелку,

В великом гневе яростный хотел

Пустить бутылкой в толстую сиделку,

Но вдруг раздумал, или не успел.

Мелькнуло белое крыло халата,

И голос тихий свыше был: ослаб,

Лежит давно. За все придет расплата.

И вдруг увидел он большой корабль.

На нем товарищи уплыли в море,

Оставили его на берегу.

И плакал он в необычайном горе,

Все переплавившем в его мозгу.

Проснулся и грустил. И вдруг почуял,

Как боком, нежно ускользала тень.

Он на локте поднялся, торжествуя.

А это был четырнадцатый день.

Владимир Василенко

Полнолуние

Случалось ли тебе на светлый диск луны,

Наплакавшись, смотреть сквозь мокрые ресницы?

К твоим глазам тогда из синей глубины

Легко протянутся серебряные спицы,

И ты взволнованно, едва-едва дыша,

Глядишь на странный свет глазами дикаренка,

И кажется тебе, что связана душа

С далекою луной, таинственно и тонко.

В пути

Ох, дудом же дудит дудит,

Размолом тяжким в колесе,

На повороте задымит

И тают дымы те в овсе.

Зари недолог перелет.

И рябью звезды пробегут,

На перегонах целый год

Колеса мелют и прядут.

Тупым укором очерствел

Фасад зобастый и немой,

Источин жатвы час поспел,

Расписок кровью и стрельбой.

В полях корою снег да круть,

Да строже ночь жует увал,

В озябке, в дрожи белый путь

И ночь еще и — как подвал.

Дышу в прорез, в ущемь сильней,

Ремня упор — отказ в руке,

Опять вбивают пук гвоздей,

Опять в висок и там, в виске.

И буду так пока ничто

Расчеты сердца и костей.

И буду так — пока мечтой

Облит горячею, твоей.

1922.

ПРОЗА

К. Федин Анна Тимофевна

Повесть

Глава первая.

Довольно по реке этой городов понасажено, больших городов и малых, пышных, как купецкая супруга, и убогих, точно сирота круглая. И разными города богатствами упитаны, а есть и такие, где скудно. И разные города мастерства превзошли, и мастерствами шла городов тех слава, слава шла по всей Руси и дальше.

Вот и этот город уездный кому не ведом отменными своими штукатурами? И хоть строил Зимний дворец в Санкт-Петербурге заморский строительный мастер, да только штукатурили-то его артели толстопятые города того уездного, а строение без штукатурки — известно — словно девка небеленая. Да вот так — все палаты царевы все храмы божие, дворы гостиные, властей присутствия с тех пор, как на Руси кладку кирпичную зачали, вот так всю Русь кирпичную от края до края сыны городка того уездного бело-набело отштукатурили.

А еще славен городок тот тем, что сучат здесь крепчайшие канаты судовые, веревку русскую пеньковую, шпагат тончайший не хуже аглицкого. Попал такой шпагат в воду — стал крепче; повалялся на ветру — не перекусишь; для снастей рыбачьих, тенет да переметов — клад такой товар, находка.

Крепкий дух идет от лабазов канатных. В знойный день отворены широкие двери лабазные, как каретник перед закладкой. Сидят в лабазах бабы пахучие, щиплют быстрыми пальцами чалки прелые, громоздят круг себя вороха пакли. А у самых ворот лабазных, на табуретках крашеных распустили животы почтеннейшие, именитые степенства гильдейские. Из-под масляных жилеток полы сатиновых рубах выпущены: известно, что срамно носить прореху неприкрытою. Сидят степенства, слушают, как стрижи оголтело свистят над соборным куполом, слушают стрижей, млеют вместе с разморенной площадью, а больше ничем не занимаются.

А на площади пыльной, посередь кольца лабазного низкого, высится собор пятикупольный, белей снега белого. Да и как не быть ему белей снега, когда штукатуры в городе — свои, не наемные, и их ли учить малярному делу, им ли заказывать, какие надо тереть да мешать краски, чтобы горела на куполах лазурь небесная?

Усыпана лазурь золотыми звездами, блестят они и днем и в ночи, услаждают души православные негасимым своим трепетом. Красив собор, замечателен.

А попытайте спросить у лабазника, чем же особенно собор замечателен?