Кровожадный карнавал - [7]

— Мы можем переодеться буквально кем угодно, — сказала Вайолет. — Глядите, вот в этом парике я буду похожа на клоуна, а вот в этом — на судью.

— Да. — Клаус приподнял кверху маленький сундучок с несколькими ящичками. — Кажется, это гримировальный набор. Тут полно всяких фальшивых усов, бровей и даже парочка стеклянных глаз.

— Туичо! — Солнышко подняла длинную белую вуаль.

— Нет уж, спасибо, — сказала Вайолет. — Я один раз уже надевала эту вуаль, когда Олаф на мне чуть не женился. Больше не хочу. Да и откуда тут в Пустошах взяться невесте?

— Посмотри, какое длинное одеяние, — сказал Клаус, — оно подошло бы раввину, только вряд ли Мадам Лулу поверит, что ее среди ночи вздумал навестить раввин.

— Джинон! — провозгласила Солнышко, обматываясь с помощью своих четырех зубов спортивными брюками. Младшая из Бодлеров имела в виду что-то вроде «Все эти вещи мне очень велики». И она была права.

— Они даже длиннее, чем костюм в полоску, который тебе купила Эсме, — добавил Клаус, помогая сестре выпутаться из брюк. — Никто не поверит, будто пара спортивных штанов разгуливает сама по себе.

— Вся одежда нам велика, — заключила Вайолет. — Посмотрите на бежевое пальто. Если мне его надеть, я буду урод уродом.

— Уроды! — выкрикнул Клаус. — Вот оно!

— Оно — что? — спросила Солнышко.

— Мадам Лулу говорила, что в Шатре Уродов уродов не хватает. Если мы нарядимся во что-то уродское и скажем, что ищем работу, может, она наймет нас для участия в Карнавале?

— Но что они, собственно, делают, уроды? — поинтересовалась Вайолет.

— Я читал книжку про одного человека, его звали Джон Меррик. У него от рождения были ужасные физические недостатки и страшно уродливый вид. На од-ном карнавале его взяли и выставили напоказ в Шатре Уродов, и люди платили деньги, чтобы поглазеть на него.

— А зачем людям хочется смотреть на врожденное уродство? — проговорила Вайолет. — По-моему, это жестоко.

— Это и было жестоко, — ответил Клаус. — В мистера Меррика часто чем-нибудь кидали и всячески его обзывали. Боюсь, Шатер Уродов не очень приятный сорт развлечения.

— Казалось бы, кто-то должен положить этому конец, — сказала Вайолет. — Но и Графу Олафу тоже следовало бы положить конец, однако никто этого не делает.

— Радев. — Солнышко пугливо оглянулась. Под словом «радев» она разумела «Скоро покончат с нами, если мы поскорее не переоденемся».

Старшие мрачно кивнули в ответ.

— Вот нарядная рубашка, — сказал Клаус. — Вся в оборках и бантиках. А вот огромные штаны с меховыми манжетами.

— А мы сможем влезть в них вдвоем? — спросила Вайолет.

— Вдвоем? — удивился Клаус. — Да, наверное, сможем, если не снимать своей одежды, чтобы олафовская сидела плотнее. Каждый будет стоять на одной ноге, а другую спрячет внутрь штанины. На ходу придется прислоняться друг к другу, но может и получится.

— И с рубашкой поступим так же, — подхватила Вайолет. — По одной руке просунем в рукав, а другую прижмем под рубахой к себе.

— Но голову-то нам не спрятать, — напомнил Клаус, — и если у нас будут торчать обе головы, мы будем выглядеть как…

— …двухголовый человек, — закончила Вайолет, — а двухголовый человек — именно то, что требуется для Шатра Уродов.

— Отличная мысль, — одобрил Клаус. — Двухголового человека никто не высматривает. Но тогда нам и лица нужно изменить.

— Для этого у нас есть гримировальный набор, — ответила Вайолет. — Мама, когда она играла в той пьесе про убийцу, научила меня наводить поддельные шрамы.

— А вот банка с тальком, — сказал Клаус. — Мы можем напудрить себе волосы.

— Как ты думаешь — заметит Граф Олаф, что это вещи из его багажника? — сказала Вайолет.

— Сомневаюсь, — ответил Клаус. — Там такой беспорядок. Некоторыми костюмами он, видно, давно не пользовался. Думаю, если взять все, что нужно для двухголового человека, Олаф и не хватится.

— Бериу? — поинтересовалась Солнышко. Она хотела сказать «А как насчет меня?»

— Да, все эти костюмы сшиты на взрослых, — заметила Вайолет, — но что-нибудь тебе подберем. Может, ты поместишься в башмаке, получится голова на одной ноге. Вполне уродливо.

— Челиш, — отозвалась Солнышко, желая сказать приблизительно «В башмак я уже не помещусь».

— Верно, — согласился Клаус, — прошло то время, когда ты была величиной с башмак, ты за последнее время подросла. — Он засунул руку в глубину багажника и вытащил что-то косматое, похожее на енота. — Может, вот это подойдет. По-моему, это фальшивая борода, которую носил Олаф, когда притворялся Стефано. Борода длинная, получится короткая маскарадная одежда.

— Давайте все примерим и выясним, что получится, — предложила Вайолет, — и побыстрее.

Бодлеры устроили быструю примерку и всего за несколько минут выяснили, насколько легко превратить себя совсем в других существ. Вайолет, Клаус и Солнышко, конечно, обладали некоторым опытом по части переодеваний: Клаус и Солнышко использовали медицинские халаты, когда находились в больнице и пытались спасти Вайолет, и даже Солнышко помнила, как они все трое наряжались в разные костюмы для собственного развлечения, когда жили с родителями в своем большом особняке. Однако на сей раз Бодлеры чувствовали себя прямо-таки Графом Олафом и членами его труппы, когда быстро и бесшумно уничтожали черты своей индивидуальности. Вайолет, порывшись в гримировальном сундучке, нашла несколько карандашей, которыми обычно делают брови более выразительными, и хотя нарисовать шрамы на лице Клауса было операцией простой и безболезненной, старшей сестре показалось, что она нарушает обещание, давным-давно данное родителям, — всегда заботиться о младших брате и сестре и уберегать их от бед. Клаус помог Солнышку завернуться в фальшивую бороду Олафа, но когда увидел выглядывавшие из спутанных косм глаз и кончики зубов, ему показалось, будто он скормил свою сестричку какому-то голодному зверьку. А когда Солнышко принялась помогать своим старшим застегнуть нарядную рубашку и присыпать тальком волосы, чтобы они выглядели седыми, ей показалось, будто Клаус и Вайолет утонули в олафовской одежде. Трое Бодлеров внимательно вгляделись друг в друга, и им почудилось, будто Бодлеров теперь нет, а есть только двое незнакомцев — один с двумя головами, а другой с головой, покрытой мехом, — и они очень одиноки, одни, совсем одни.