Кровожадные сказки - [7]

Теперь я каждое утро проводила в спальне его преосвященства. Это была большая комната с белыми стенами. Из всей мебели имелись бюро с круглой крышкой, комод, платяной шкаф и две одинаковые кровати, разделенные ночным столиком, на котором стояла лампа под изящным абажуром. Вспоминая сегодня те времена, я удивляюсь, что не обратила внимания на странную деталь: вторая кровать выглядела, безусловно, лишней. Но я тогда была слишком поглощена важностью возложенной на меня миссии и не задавалась вопросами: думаю, найди я там бар или музыкальный автомат — и то бы не удивилась. Прошло несколько дней, и эта очевидная странность заставила меня задуматься, зачем служителю Господа иметь в спальне две кровати. Я заметила, что его преосвященство спит то в одной, то в другой. Иногда — правда, реже — были разобраны обе. Неужели он встает по ночам, чтобы перелечь? Я не знала, что думать, гадая, болит у епископа спина и два разных матраса — лекарство, или же его мучит бессонница, и он, чтобы не ворочаться попусту с боку на бок, меняет место ночного отдыха.

Загадка двух кроватей его преосвященства — сколь бы смехотворной она ни была — забавляла меня, отвлекая от однообразной жизни резиденции. Однажды в разговоре с Морелем я не совладала с любопытством и попробовала его расспросить. В ответ он посмотрел на меня так, словно я усомнилась в догмате Троицы, и отослал прочь, раздраженно махнув рукой. Я убежала, чувствуя смущение и стыд за свою оплошность, и работала, не разгибая спины, до самого вечера, чтобы загладить допущенную вольность.

Сами понимаете, что мой интерес к тайне двух кроватей его преосвященства не угас. Неужели мой хозяин проводит ночи не наедине с Богом? Эта мысль показалась мне столь дерзкой, что я постаралась поскорее ее прогнать, но любопытство оказалось сильнее, и я принялась бродить ночами по коридорам, подкарауливая неурочные передвижения и нежданных гостей (или гостий?), что могло бы подтвердить мои подозрения. Во время первых вылазок я проявляла осторожность и ограничивалась коридорами того крыла, где жили слуги, наблюдая за двором — нет ли там чьей-нибудь чужой машины. Я придумала отговорку на случай, если меня застанут врасплох: всегда можно сказать, что проснулась от жажды и отправилась на кухню за водой. Со временем я осмелела и перебралась в крыло, где спал епископ. Каждую ночь я подкрадывалась все ближе к его комнате, пьянея от чувства опасности, а однажды рискнула приложить ухо к двери и прислушаться. Я чувствовала стыд, но любопытство было сильнее меня. Увы, я ничего не услышала, и через несколько мгновений страх возобладал над желанием проникнуть в ночную тайну моего хозяина — если таковая вообще имелась, а не была плодом моего бедного воображения. Я бегом вернулась к себе, легла и целый час слушала, как бьется мое сердце, надеясь, что спокойно посапывавшая Тереза ничего не заметила.

Параллельно с ночными вылазками я вела расследование по утрам, когда убиралась в комнате его преосвященства. Застилая постель (а иногда постели) или подметая, я искала знаки и, пренебрегая указаниями управителя, бросала нескромные взгляды на бумаги, загромождавшие малое бюро (существовали и «малое», и «большое бюро» — так называли не только рабочий кабинет на первом этаже, но и стоявший там огромный письменный стол), читала названия книг и пролистывала их, открывая на страницах с загнутыми уголками. Я чувствовала себя шпионкой, внедрившейся к врагу; в моем поведении были элемент игры и не слишком меня украшавшее любопытство добропорядочной кумушки. Результаты снова оказались плачевными: в комнате епископа обнаружились одни только богословские книги да скучные бумаги. Две кровати оставались единственной загадкой, и я начала думать, что никогда ее не разгадаю.

Потом случилось много странного, и я окончательно уверилась — в этом доме не все в порядке.

Первое событие произошло как-то раз в феврале, в пятницу. Его преосвященство двумя днями раньше уехал из Сан-Хулиана в Буэнос-Айрес, где должен был задержаться на неделю. Я помогала ему собирать чемодан и видела, как он уехал. Итак, в ту пятницу я отправилась в прачечную за простынями. Во дворе меня сбил с ног… голый мужчина: это был епископ. Он вошел в главное здание, оставив меня лежать на земле. На мои крики прибежали служанки и помогли мне подняться. Я объяснила, что случилось, но никто не поверил. «Его преосвященство в Буэнос-Айресе, придумай другую историю», — рассмеялись девушки и отправились по своим делам. Я между тем была уверена, что не ошиблась: меня толкнул епископ, я видела именно его. Почему он не в Буэнос-Айресе? Неужели преодолел за ночь шестьсот километров, разделяющие столицу и Сан-Хулиан, и никого не предупредил о своем возвращении? Больше я епископа на неделе не видела; он появился в пятницу как ни в чем не бывало, будто бы из Буэнос-Айреса.

Двумя неделями позже он порезал правую руку ножом для бумаги. Рана была глубокая, вызвали врача, он ее обработал и наложил повязку. На следующее утро мы с епископом столкнулись. Я спросила, как его рука, он почему-то смутился и долго смотрел на свою ладонь, словно не был уверен, что эта рука — его собственная. Тут я заметила, что его преосвященство снял повязку, а порез затянулся. Он взглянул на меня с тревогой, извинился и пошел дальше.