Кровопролития на Юге - [26]

Автор «Севеннского мятежа» сообщает кое-что и похлеще: мы имеем в виду событие, которое произошло в Монтелюсе 22 февраля 1704 года. В этом месте, говорит он, жили несколько протестантов, но куда больше там было католиков; эти последние, возбужденные речами некоего капуцина родом из Бержерака, объявили себя Малыми чадами креста и захотели поупражняться в кровопролитии на своих земляках; и вот, ворвавшись к Жану Бернуэну, они сперва лишили его ушей и детородного органа, а затем и жизни, пустив ему кровь, как свинье; выйдя из дома этого бедняги, они встретили на улице Жака Класа и выстрелили ему в живот, так что внутренности вывалились на землю; несчастный подобрал их и вернулся в дом; жена его, которая была на сносях, и двое малых детей, напуганные этим зрелищем, поспешили оказать ему помощь, но тут убийцы вступили на порог; не смягчившись воплями и слезами бедной женщины и ее горемычных детей, они прикончили раненого, а поскольку жена пыталась защитить мужа, они разнесли ей голову выстрелом из пистолета; тут они заметили, что она беременна и что плод, которому было уже восемь месяцев ворочается у нее в животе; тогда они рассекли ей живот, извлекли младенца и, сунув на его место охапку сена, стали кормить из этой кровавой кормушки лошадь, привязанную у ворот; соседка, которую звали Мари Сийо, хотела спасти детей — ее убили, но убийцы хотя бы довольствовались ее смертью и мщение их не простерлось бы еще дальше. Затем, выйдя из деревни, они повстречали Пьера и Жана Бернаров — дядю и племянника, одному было сорок пять лет, другому десять. Схватив обоих, они вложили в руки мальчику пистолет и заставили его стрелять в дядю; тем временем подоспел его отец, и убийцы попытались принудить его застрелить собственного сына, но никакими угрозами невозможно было от него этого добиться, и, поскольку дело затягивалось, в конце концов обоих просто убили — одного зарубили саблей, другого закололи штыком.

Они поспешили прикончить отца и сына еще и потому, что заметили, как к шелковичной роще направляются три девушки из Баньоля: они шли кормить шелковичных червей; убийцы погнались за ними и застигли с тем большей легкостью, что дело было среди бела дня и девушки ничуть их не испугались; их изнасиловали, потом связали им руки, далее привязали их к деревьям вниз головой, вспороли животы, начинили порохом и подожгли.

Это происходило в царствование Людовика Великого для вящей славы католической церкви.

История сохранила имена этих пяти разбойников; то были Пьер Виньо, Антуан Ре, Жан д'Югон, Гийом и Гонтанийль.

Все эти убийства, из которых мы описали вам только несколько, навели такой ужас на тех, кто еще не обезумел под влиянием фанатизма и мстительности, что один протестант дворянских кровей, некий барон д'Эгалье, не имея к тому никаких средств и не зная поначалу, как взяться за дело, посвятил свою жизнь умиротворению Севенн. Прежде всего он понял следующее: если рубашечники усилиями католических войск и при поддержке и содействии Бавиля, Жюльена и Монревеля будут разбиты, то в дальнейшем на всех протестантов, которые не взяли в руки оружие, а в особенности на дворян станут смотреть как на трусов, которым только страх перед наказанием и смертью помешал открыто поддержать рубашечников. А посему он решил, что покончить с войной следует самим реформатам, ибо был убежден, что это для них единственный способ угодить королю и доказать его величеству, как несправедливы подозрения насчет протестантов, которые подогревает в нем католическое духовенство.

Этот план был чреват почти непреодолимыми трудностями двоякого рода, особенно для барона д'Эгалье, которому для достижения своей цели необходимо было убедить короля, дабы тот отменил суровые меры, а рубашечников склонить к подчинению; между тем барон д'Эгалье не имел никакого доступа к королю и не был знаком ни с одним вождем восставших.

Первым препятствием на пути добрых намерений барона было то, что ему прежде всего требовался паспорт, чтобы попасть в Париж, а он был убежден, что, видя в нем прежде всего протестанта, ни г-н де Бавиль, ни г-н де Монревель не дадут ему такого паспорта; затруднения разрешило одно неожиданное обстоятельство, которое укрепило барона в его намерениях, потому что он увидел в нем перст Божий.

Однажды барон д'Эгалье гостил у общего друга одновременно с г-ном де Паратом, бригадиром королевских войск, а затем бригадным генералом, который в ту пору был комендантом в Юзесе: этот последний обладал столь пылким нравом и так радел о католической вере, так усердствовал на королевской службе, что, видя протестанта, не мог не обрушиться с осуждением на тех, кто обнажал оружие против своего государя, а также на тех, кто, не вступая в войну сам, в мыслях поощряет мятежников; г-н д'Эгалье понял, что намек метит в него, и решил воспользоваться этим. На другой день он явился к г-ну де Парату и вместо того, чтобы, как тот ожидал, потребовать от него извинений за неучтивости, что были сказаны накануне, сказал, что весьма признателен ему за его речи, которые, мол, настолько глубоко его затронули, что он решился доказать его величеству свое рвение и верность и хочет отправиться ко двору, дабы испросить себе службу. Де Парат в восторге от этих слов, бросился ему на шею; историй гласит, что он дал барону д'Эгалье свое благословение, напутствовал его, словно отец сына, а заодно с благословением выдал ему и паспорт; барону только того было и надо: обзаведясь желанным пропуском, он направился в Париж и никому, даже матери, баронессе д'Эгалье, не рассказал о своих замыслах.