Кровное родство. Книга 2 - [11]

– Если по какой-либо причине Элинор вдруг окажется не в состоянии подписывать чеки, за нее это могу делать я, – предложил Адам.

Шушу метнула на него быстрый взгляд.

– Однако, – продолжал Адам, – я буду иметь право распоряжаться только тем счетом Элинор в Ницце, который предназначен для покрытия расходов по содержанию дома. В моей доверенности будет особо указано, что ни один чек не может быть выписан на мое имя или на мою фирму. С оплатой наших услуг мы подождем – пока Элинор не выздоровеет.

– Почему бы не оговорить наличие двух подписей? – предложила Шушу. – Одной твоей, а второй – кого-нибудь и? твоих партнеров по „Суизин, Тимминс и Грант"?

– Конечно, – кивнул Адам, затем повернулся к Элинор. – А профессиональное страхование „Суизин, Тимминс и Грант" автоматически нейтрализует любую попытку злоупотребления.

Элинор взглянула на Шушу:

– Тебя это устраивает? Да? Тогда, пожалуйста, сделай это, мальчик мой, – голос ее звучал слабо.

После того как Элинор поставила свою подпись под доверенностью и ее подлинность была должным образом засвидетельствована, Адам извлек из портфеля еще одну бумагу.

– Во избежание проблем с контрактами на произведения Элинор предлагаю также, чтобы на меня были возложены и общие полномочия поверенного: тоже только в одной, ограниченной области. Полномочия эти могут быть использованы лишь в том случае, если состояние здоровья Элинор значительно ухудшится.

– А тут профессиональное страхование „Суизин, Тимминс и Грант" тоже будет действовать? – поинтересовалась Шушу.

– Да, – подтвердил Адам. – В случае, если я умышленно злоупотреблю данными мне полномочиями поверенного в собственных интересах, – хотя я не могу даже представить себе подобного, – меня немедленно исключат из коллегии адвокатов и дисквалифицируют как юриста.

– Такой вариант тебя устраивает, Шушу? – прошептала Элинор.

– Может быть, у вас есть какие-то особые возражения, Шушу? – вежливо спросил Адам.

Мгновение помедлив, Шушу кивнула. В конце концов, речь шла о полномочиях, касающихся только повседневных дел. Если она будет протестовать без причины, это может показаться подозрительным: как будто она, Шушу, сама стремится контролировать деньги Нелл.

– Тогда и я согласна, – произнесла Элинор.

Среда, 21 июля 1965 года

В пять часов вечера Скотт закончил свой репортаж о демонстрации против войны во Вьетнаме. Помещение редакции новостей было полно народу: кто читал, кто разговаривал, кто пил кофе. На столах валялись горы информационных бюллетеней, заявлений для печати, телефонограмм, мотки телеграфных лент, стояли пустые кофейные чашки. В глубине комнаты стучали телетайпы, одна из стен была целиком занята множеством мониторов, на экранах которых сменяли друг друга различные сюжеты: некоторые из них в этот самый момент передавались в эфир. Кто-то кричал:

– Ты полагаешь, что после того, как над этим материалом поработали два юриста, здесь еще недостаточно аргументов?

В кабинете редактора отдела новостей секретарша просматривала список сюжетов, набросанный в блокноте:

– Репортаж из Вашингтона о сенаторе-взяточнике. Мэр Нью-Йорка и антивоенные демонстрации. От этого мэр у нас просто подпрыгнет, Скотт.

В дверь просунулась чья-то голова:

– Скотт, тебе звонят из Европы. Зайди к себе.

– Извините, ребята. – Скотт добежал до своего кабинета и тщательно прикрыл за собой дверь. – Аннабел? Что случилось, родная?

– Скотт… Мне плохо без тебя!

– Мне тоже плохо без тебя, детка.

– Ты нужен мне здесь.

Скотт понимал, насколько тяжко дался его жене этот последний месяц. Сначала она узнала, что ее бесконечно обожаемая Ба опасно больна, и тут же умчалась к ней, чтобы не отходить от ее постели. Потом „Аванти" отказалась продлить контракт с ней – вещь весьма неприятная для обоих как из-за потери денег, тан и из-за престижа. Последнее оказалось тяжелее всего, поскольку и Аннабел, и Скотт были людьми широкоизвестными. Слава Богу, Аннабел находилась далеко от Нью-Йорка, когда эта новость перестала быть тайной и досужие репортеры принялись обрывать домашний телефон четы Свенсон, докучая Скотту ядовитыми и злорадными вопросами.

Скотт знал, что сейчас его жена переживает самый тяжелый момент, какой только может быть в жизни фотомодели: она уже официально сошла с вершины славы, она набирала лишний вес, теряла свежесть кожи, и впереди ее не ждало ничего, кроме морщин и расплывшейся, потерявшей былые очертания фигуры. Во всяком случае, именно так воспринимала это она сама, и никакие увещевания Скотта не могли утешить ее. Какая жестокая ирония судьбы: быть еще такой молодой, двадцатипятилетней, и сознавать, что красота твоя увядает и что для тебя уже все позади.

Скотт постарался ответить жене как можно более дипломатично:

– Детка, мне ужасно хотелось бы быть сейчас рядом с тобой, но ведь мы оба знаем, что это невозможно. Мы же так много говорили об этом. Ты знаешь, как я хотел бы поддержать тебя, но я также должен хорошо выполнять свою работу. У нас сейчас жутко не хватает людей: лето в разгаре, все в отпусках. Я и выйти-то из редакции не могу. Если бы я приехал к тебе тогда, когда ты в первый раз попросила меня об этом, я мог бы застрять в Сарасане на целый месяц, и не исключено, что, вернувшись на работу, обнаружил бы, что меня уволили. – Он помолчал, потом нежно добавил: – Да и чем бы я мог быть там полезен, детка?