Кровавые сны - [24]

— Из Рима требуют, чтобы, вместо преследования еретиков, мы сосредоточились на выявлении случаев недостойного поведения духовников, в особенности, на исповеди, — процедил Кунц. — На исповеди!

Один из фамильяров, сухощавый подвижный Энрике, услышав змеиное шипение, на которое стал похож голос инквизитора, тревожно покосился в его сторону. Увидев, однако, что глава трибунала не обращает внимания на пирующих подчиненных, кастилец ухватил еще одну жирную рыбешку со стремительно пустеющего подноса.

— Справедливости ради, — заметил печальным голосом Бертрам, — следует отметить, что в последнее время все чаще доходят до Святого Официума слухи о безобразиях иных священников, кои, узрев аппетитную прихожанку, направляющуюся в исповедальню, думают не об исполнении таинства, а лишь о том, как бы ту прихожанку совратить. Иные, стыдно подумать, вместо евхаристии, причащают юных отроковиц столь грешным и мерзким образом…

— Довольно! Я не оправдываю грешных попов, — прошипел Кунц, исподлобья глядя на компаньона, — но разве у Святого Официума нет более важных задач в стране, которая упорно противится свету истинной веры и законам империи? Я не жду от жирных фламандцев с водицей вместо крови, подлинной верности в служении нашим идеалам, но непрерывные уроки страха заставят их сидеть тихо и не помышлять о неповиновении.

— Подумай вот о чем, друг мой, — произнес Бертрам, — ведь очищая наши ряды от прелюбодеев и осквернителей таинств, мы подаем нравственный пример. Люди станут больше доверять нам, а не только бояться.

— Вот как ты смотришь на дело, — поджал узкие губы Кунц Гакке, превращая свой рот в едва различимую трещину между массивным подбородком и вздернутым носом. — Возможно, в твоих словах что-то есть, и, мнится мне, я начинаю понимать, как увязать с этим проект создания целых восемнадцати диоцезий на территории Нижних Земель, вместо четырех, существующих ныне. Монсиньор Эспиноса думает об одном, римский клир о другом, Совет в Брюсселе устами Хуана де Варгаса отделывается ничего не значащей дипломатией, а король Филипп, говорят, собирается прибыть на родину своего отца, чтобы явив фламандцам прощение и милость, заслужить у них славу доброго государя.

— Не совсем представляю, как он будет это делать, пролив столько крови руками герцога Альбы, — рассудительно сказал Бертрам. — И нашими. Вижу лишь один способ: объявить нас опальными, превысившими полномочия, изгнать из Нижних Земель, прислав сюда лояльного наместника, возможно, даже Оранского.

— Принца-еретика, женатого на лютеранке? — каркающий смех инквизитора вновь ненадолго привлек внимание фамильяров и нотариуса, сидевших ближе прочих. — Этому не бывать, брат Бертрам, или я ничего не понимаю в политике. Родной сын короля, его наследник дон Карлос, погиб, как говорят, отравленный, после попытки фламандских заговорщиков установить с ним связь. Назначить Нассау наместником всех Нижних Земель, значит, признать его победителем. Никогда его католическое величество не пойдет на такое. Но ты, брат, неверно оцениваешь толпу. Плевать на Альбу и пролитую кровь — если его величество для виду сошлет герцога подальше, а сам с балкона брюссельского дворца объявит о милостях Нижним Землям, толпа сама принесет связанного принца Оранского и бросит к ногам Филиппа, виляя хвостом от возможности услужить монарху. — Инквизитор сжал в кулаке глиняную кружку и рявкнул: — Здоровье короля!

Сытые и довольные инквизиторы подхватили здравицу, сдвинув кружки. Молодые гёзы, совсем мальчишки, окружившие харчевню, были неважно вооружены, а их командир, бывший таможенник из расположенного поблизости местечка Меппел, никогда не участвовал ни в одной военной операции. Все они отчаянно трусили, как и положено новобранцам перед первым боем. Корабли гёзов отплыли, так и не узнав, что еще двадцать человек не успели ступить на борт, и теперь голод и ненависть к инквизиторам, — вот единственные чувства, которые владели нападавшими.

Возможно, если бы не залаяла собака во дворе у конюшни, им не хватило решимости, и они отступили от харчевни, но когда на тревожный лай кое-кто из трапезничающих стал оборачиваться к окнам и дверям, толстый Ламме из Леувардена ворвался в дверь, размахивая старым мечом, и остальные ввалились за ним следом.

Кунц Гакке не успевал извлечь шпагу из ножен — вскакивая, он запустил пивную кружку в голову толстяка, и это заставило Ламме покачнуться и замедлиться. Кунц уже был на ногах — кинжал в левой руке, шпага в правой. Слева от него верный Бертрам, справа фамильяры и стражники обнажали клинки, бросаясь в бой. Курьер, недавно прибывший, усаженный за один стол с инквизиторами, дрался не хуже остальных. Не прошло и минуты, как стало понятно, что атака молодых гёзов захлебнулась: один, второй, третий падали на земляной пол, а из отряда инквизиторов никто еще серьезно не пострадал. Кунц Гакке уже понял, что стычка останется за его стороной, он умело рубил и колол врагов, добавляя кинжалом в уязвимые места. В принципе, монах-доминиканец не был обязан владеть оружием, но, зная, что слишком многие люто ненавидят Святой Официум, бывший верховный инквизитор Фернандо Вальдес поощрял занятия рядовых членов инквизиции боевыми искусствами.