Кровавая месть - [4]

Не было ли у тебя подобных предчувствий? У тебя, видящего, что кроется за личинами людей? Я догадываюсь, что именно поэтому я так боюсь за тебя, именно поэтому между нами существует такое напряжение, находящее себе выход в задиристой, порой агрессивной насмешливости! Я всегда считала, что ты знаешь обо мне все, мне казалось, что я ребячлива и смешна, и я не знаю, почему.

Неужели у меня все так безнадежно, Доминик? Неужели я не смогу думать ни о чем ином, кроме как о себе самой? Мне кажется, что я всегда была такой. Но теперь, после того, как я узнала, что Никлас и Ирмелин не могут обладать друг другом, мое сердце обливается кровью — вчера я весь вечер проплакала из-за них. А эти слабоумные, что живут здесь? Я понимаю, каково им приходится, сочувствую им. И все-таки жизнь моя пуста. Мать и отец так добры ко мне, так поразительно терпеливы. У меня же совершенно нет никакого терпения. Мне не сидится на месте, что-то гонит меня вперед к новым переживаниям. Но с этим пора кончать. Я пережила достаточно. Но почему мои переживания всегда такие тяжелые?

Нет, письмо получилось чересчур пессимистическим и самоуглубленным, это потому, что я сегодня весь день не в своей тарелке. Будь добр, дорогой Доминик, напиши мне, расскажи о себе, о своей жизни, о своих близких! Думаю, это облегчит мою жизнь.

Преданная тебе Виллему».

Уже собираясь запечатать сургучом письмо, она остановилась, чувствуя желание добавить: «но я ничего не хочу знать о твоих возможных подругах и видах на женитьбу».

Однако она оставила все, как было. Она не имела права вмешиваться в личную жизнь Доминика, она и так была достаточно эгоистичной, едва не потребовав от другого, чтобы тот не связывал ни с кем свою судьбу. Она быстро запечатала письмо и отослала, боясь раскаяться в написанном.

В августе Виллему сделала, наконец, то, чего давно уже страшилась: отправилась в Свартскуген. Она считала своим долгом рассказать о последних днях жизни Эльдара.

Ей стало страшно, когда она увидела, как мало там осталось жителей. Собрались его родители, младшие братья и сестры, но не все были тут. И когда она спросила, где остальные, ей ответили, что они погибли от несчастных случаев, один за другим: когда были одни в лесу или уезжали в столицу. Ей показалось, что старики о чем-то умалчивают.

Виллему была принята не слишком любезно, но она и не ждала иного приема. Его родители дулись на нее, угостили только лепешкой со сливками, показывая всем своим видом, что делают это исключительно по долгу гостеприимства.

Более растерянная, чем когда-либо, она произнесла, заикаясь:

— Я давно уже собиралась придти сюда. Поговорить с вами…

— Не знаю, о чем мы можем говорить… — пробурчала хозяйка.

— Об Эльдаре, — упавшим голосом продолжала Виллему. — Последние месяцы мы провели с ним в одном и том же месте…

Старуха фыркнула. Ничто в ее манерах не напоминало о покорности и смирении.

— Эльдар был прекрасным человеком, — печально произнесла Виллему. — Вы с полным правом можете им гордиться…

— Знаю, — сухо ответила мать.

Младшие дети сидели на скамейке и пристально изучали ее. Того брата, с которым она когда-то раз говаривала на Липовой аллее, уже не было в живых. Его убил кто-то в узком переулке в Кристиании.

— Эльдар был прирожденным бунтовщиком, — продолжала она, — он погиб на боевом посту. Отдал жизнь за родину…

После удручающе долгой паузы отец медленно произнес:

— Зачем ему было ввязываться во все это? Не лучше было бы оставаться дома? Даром отдал свою жизнь!

— Я понимаю, — сочувственно произнесла Виллему. — А как дела у Гудрун?

Воцарилась полная тишина. Мать, стоящая возле печи, шлепнула на противень тесто.

— Гудрун умерла, — коротко ответила она.

— Что Вы говорите, матушка? Как же это случилось?

Старуха горько усмехнулась.

— В этой болезни она сама виновата, — сказал старик.

— О таких постыдных болезнях в нашем доме не говорят, — сурово заметила мать.

Виллему с трудом проглотила кусок. Она чувствовала вину перед этими людьми, потерявшими так много.

— Эльдар был прекрасным человеком… — снова начала она, — в нем было так много хорошего. Мы хотели пожениться.

Старики остолбенели. Мать снова принялась за тесто.

— Не говорите глупости, фрекен!

— Но это в самом деле так.

— Он был с Вами… в близких отношениях, фрекен Виллему?

— Эльдар? — улыбнулась она. — Нет, он вел себя совершенно корректно!

Она ухитрилась рисовать в розовых тонах их последние поступки.

Старик встал.

— Вам не следовало совращать его, фрекен, — произнес он голосом, дрожащим от возмущения. — Сначала вы делаете из него бунтовщика, потом обольщаете его — как тут не потерять голову!

— Я? — онемев от изумления, произнесла она. — Я не имею никакого отношения к бунту, он стал бунтовщиком задолго до встречи со мной. Так оно и было. Мы значили друг для друга так много! Именно поэтому я чувствую себя обязанной чем-то помочь вам, свартскугенцам. Если вы в чем-то нуждаетесь, скажите!

— Нет, благодарю, — холодно ответил хозяин. — Хватит с меня и того, что есть. Но ты можешь спросить у наших работников, почему они не могут воспрепятствовать тому, что родственники их хозяев мрут как мухи.