Кровавая луна - [51]

– Давно. Еще с тех пор, как сотрудничала с «Клэрион». Это школьная газета. Я училась в школе Маршалла… – Кэтлин умолкла на полуслове и уставилась на него в недоумении. Высокий полисмен расплылся в улыбке и радостно закивал. – В чем дело? – удивилась она.

– Ни в чем. Просто мы ходили в одну и ту же школу. Я все не так о вас подумал, Кэтлин. Я думал, вы девушка с большими деньгами с Восточного побережья. А вы, оказывается, выросли в соседнем дворе в моем старом районе. Позвольте представиться: Ллойд Хопкинс, выпускник школы Маршалла пятьдесят девятого года, полицейский, ирландский протестант по происхождению. А вы – Кэтлин Маккарти, некогда проживавшая в районе Сильверлейк, выпускница школы Маршалла… в каком году?

Теперь и у Кэтлин щеки разрумянились от удовольствия.

– В шестьдесят четвертом, – ответила она. – Боже, как это странно! Помнишь наш двор-ротонду? – Ллойд кивнул. – А мистера Наварьяна с его историями об Армении? – Ллойд снова кивнул. – А миссис Катбертсон и ее чучело пса? Помнишь, она называла его своей музой? – Ллойд захохотал, согнувшись пополам. Кэтлин продолжала, перемежая смех с ностальгическими вздохами: – А «пачукос»[29] против «серфингистов»? А мистер Кромак? Помнишь, он делал надписи на футболках? «Хомяки Кромака». Когда я училась в десятом классе, кто-то привязал дохлую крысу к антенне его машины, а под «дворник» подсунул записку. Там говорилось: «Хомяк-Хромяк укусил Большую Мамочку».

Ллойд закашлялся, поперхнувшись куском печенья.

– Хватит, хватит, прошу тебя, а то я лопну со смеху, – еле выговорил он, давясь от кашля. – Мне не хотелось бы так умереть.

– А как тебе хотелось бы умереть? – шутливо спросила Кэтлин.

Ллойд почувствовал, что, несмотря на веселый тон, вопрос задан с подвохом.

– Я не знаю… – Он отер слезы с лица. – Либо от глубокой старости, либо при романтических обстоятельствах. А тебе?

– Очень старой и мудрой. Чтобы осенняя ясность давно сменилась глубокой зимой, а на устах у меня уже появились слова для потомков.

Ллойд покачал головой:

– Господи, не верю, что все это происходит на самом деле. Где ты жила в Сильверлейке?

– На Михельторене. На Трейси-стрит. А ты?

– На углу Гриффит-парк и Сент-Эльм. Я играл в «Кто не струсит» на Михельторене, когда был мальчишкой. Тогда только вышел на экраны «Бунтовщик без причины»,[30] и мы все с ума посходили. У нас, сопляков, ни прав, ни машин еще не было, приходилось съезжать на санках. К ним крепились такие маленькие резиновые колесики. Летом пятьдесят пятого, если мне память не изменяет, мы взобрались на самую вершину холма над Сансет в половине третьего утра. Надо было скатиться вниз и пересечь Сансет на красный свет. В полтретьего утра движения там было немного: ровно столько, чтобы сделать приключение чуть-чуть рискованным. Я скатывался один раз за ночь лето напролет. Ни разу не струсил, не дал по тормозам. Там был такой ручной тормоз. Но я никогда не отказывался от вызова.

Кэтлин вновь глотнула кофе, обдумывая свой следующий вопрос. Насколько он может быть прямолинейным?

«К черту», – решила она и спросила:

– Что ты пытался доказать?

– Это провокационный вопрос, Кэтлин, – заметил Ллойд.

– Ты сам меня провоцируешь. Но я верю в равенство. Можешь спросить меня о чем угодно, я отвечу.

Ллойд принял предложение с энтузиазмом.

– Я хотел прыгнуть в кроличью нору вслед за кроликом, – сказал он. – Мне хотелось разжечь костер под задницей у всего мира. Хотелось стать крутым парнем, чтобы Джинни Скейкел сделала мне массаж. Мне хотелось вдыхать и выдыхать чистый белый свет. Такой ответ тебя устраивает?

Кэтлин улыбнулась и изобразила ладонями беззвучные аплодисменты.

– Отличный ответ, сержант. А почему ты бросил это дело?

– Двое мальчиков погибли. Они ехали в одних санках. «Паккард» пятьдесят третьего года размазал их по асфальту. Одному оторвало голову. Моя мама попросила меня больше не рисковать. Она говорила, что есть более разумные способы показать свою храбрость, и рассказывала мне истории, чтобы как-то скрасить мое огорчение.

– Огорчение? Значит, тебе хотелось и дальше играть в эту безумную игру?

Ллойд упивался изумлением Кэтлин.

– Конечно, – подтвердил он. – Подростковый романтизм за один день не пропадает. Может, теперь твоя очередь, Кэтлин?

– Пожалуйста.

– Отлично. Ты – романтик?

– Да… В глубине души… я…

– Вот и хорошо, – перебил ее Ллойд. – Давай встретимся завтра вечером?

– Что ты задумал? Ужин?

– Да нет.

– Концерт?

– Очень смешно. Честно говоря, я подумал, что мы могли бы просто пошататься по Лос-Анджелесу. Посмотреть, где еще сохранились романтические местечки.

– Пытаешься ко мне приставать?

– Безусловно, нет. Думаю, нам надо сделать нечто такое, чего ни один из нас раньше не делал. Значит, ни о каких приставаниях речи быть не может. Ты в игре?

Кэтлин взяла протянутую руку Ллойда:

– Я в игре. Здесь в семь?

Ллойд поднес ее руку к губам и поцеловал.

– Я буду здесь, – пообещал он и поспешно ретировался. Чтобы не нарушать торжественность минуты.

* * *

Ллойд опять не вернулся домой к шести. Дженис готовилась к вечеру, чувствуя неимоверное облегчение. Она радовалась, что Ллойда нет дома и его отсутствие становится все более частым и предсказуемым. Радовалась, что девочки заняты своими делами и подругами и вроде бы совершенно не замечают этого. Она с удовлетворением отметила, что ее собственное отчуждение уже достигло таких пределов, откуда нет возврата. Скоро, очень скоро она сможет сказать своему мужу: «Ты был любовью всей моей жизни, но теперь все кончено. Я не могу до тебя достучаться. Я больше не в силах выносить твое ненормальное поведение. Между нами все кончено».