Кровавая луна - [28]

У Дженис было двадцать с лишним лет сексуального опыта, и она критически сопоставляла его с последними, самыми свежими свидетельствами странного поведения мужа. Ллойд по часу торчал перед зеркалом, медленно вращая глазами, словно следил за полетом мухи. Он все больше времени проводил в доме родителей в долгих разговорах со своей матерью, которая девятнадцать лет как онемела и ничего не понимала. У него появлялось немыслимо саркастическое выражение лица, когда он разговаривал по телефону с братом об уходе за родителями.

Но больше всего ее тревожили и смущали истории, которые Ллойд рассказывал девочкам. Это были полицейские истории – наполовину притчи, наполовину признания, подозревала Дженис. Он увлекал девочек за собой в кошмарные путешествия по самым темным улицам Лос-Анджелеса, населенным проститутками, наркоманами и другими подонками общества, и сопровождал эти путешествия рассказом о полицейских, причем полицейские нередко бывали еще более сексуально озабоченными и жестокими, чем преступники, которых они бросали в тюрьму.

Год назад Дженис попросила Ллойда не рассказывать ей таких историй. Он молча кивнул в знак согласия, бросив на нее холодный взгляд, и отправился со своими полупритчами-полупризнаниями к дочерям. Девочки вступили в отрочество под аккомпанемент подробных рассказов о грязи и ужасах.

Энн пожимала плечиками и отмахивалась: ей было четырнадцать, и она помешалась на мальчиках. Кэролайн исполнилось тринадцать, она занималась балетом и демонстрировала недюжинные задатки. Она долго обдумывала истории, услышанные от отца, приносила домой серьезные детективные журналы и расспрашивала Ллойда о содержании статей. А Пенни слушала и слушала упоенно, пристально глядя на отца такими же светло-серыми глазами, и казалось, смотрит не на него, а в какую-то далекую конечную точку в пространстве. Когда Ллойд заканчивал очередную притчу, Пенни торжественно целовала его в щеку, уходила к себе наверх и плела одеяла из кашемира и так называемой мадрасской хлопчатобумажной ткани в полоску. Это рукоделие уже прославило ее в фоторепортажах, опубликованных в пяти воскресных приложениях к местным газетам.

Дженис содрогнулась. Неужели невинность Пенни разрушена без надежды на восстановление? В двенадцать лет она стала искусным ремесленником с предпринимательской жилкой. Дженис снова вздрогнула и посмотрела на часы. Ллойд по-прежнему отсутствовал. Она вдруг поняла, что тоскует по нему, хочет его со страстью, намного превосходящей разумные пределы того, что можно ожидать от любовного романа с двадцатилетним стажем. Она поднялась наверх, разделась в темной спальне и зажгла ароматическую свечку, служившую для Ллойда сигналом, что ее надо разбудить, ибо она жаждет любви.

Дженис забралась в постель. И тут ее посетила новая черная мысль, словно хищные птицы, раскинув крылья, закрыли ясное небо: девочки росли и с годами становились все больше и больше похожими на Ллойда. У всех трех были отцовские глаза.

Она слышала, как Ллойд вошел в дом час спустя, слышала привычные звуки ежевечернего ритуала, доносившиеся из холла: вот он вздыхает, подавляет зевок, снимает кобуру и кладет ее на телефонный столик, вот – такие знакомые! – его шаги. Он медленно поднимается по лестнице. Напрягшись, предвкушая тот миг, когда он откроет дверь и увидит ее в янтарном свете ароматической свечки, Дженис провела рукой между ног.

Но дверь спальни не открылась. Она услышала, как Ллойд на цыпочках прошел мимо по коридору к комнате Пенни, тихонько постучал костяшками пальцев и прошептал:

– Пингвинчик? Хочешь услышать историю?

Через секунду дверь с легким скрипом отворилась, до Дженис донеслось их радостное хихиканье. «Прямо как заговорщики», – подумала она.

И решила дать мужу полчаса, а сама сердито закурила. Когда последние остатки страсти испарились, а в горле запершило от полудюжины сигарет, прикуренных одна от другой, Дженис накинула халат, подошла к спальне дочери и стала слушать.

Дверь была приоткрыта, в щелку Дженис видела, как ее муж и младшая дочь сидят на краю кровати, держась за руки. Ллойд говорил очень тихо, искусно нагнетая голосом страх, как настоящий рассказчик:

– …и когда я распутал дело об убийстве Хейверхилл – Дженкинс, меня перевели в отдел грабежей, бросили на помощь группе в Западном Лос-Анджелесе. Там была целая серия ночных ограблений во врачебных кабинетах. Все – в многоэтажных зданиях в районе Вествуд. Грабитель охотился за наличными и легко сбываемыми лекарствами. Двух месяцев не прошло, как он нахапал больше пяти тысяч и чертову уйму «колес» – медицинских энергетиков и сильнодействующих успокоительных. Ну, эти местные Шерлоки – детективы из Западного Лос-Анджелеса – решили, что modus operandi[14] у него такой: ублюдок прячется в здании, выжидает, пока не стемнеет, потом вламывается в какой-нибудь офис на втором этаже и выпрыгивает из окна на стоянку машин. Даже улики нашли в пользу своей версии: осколки бетона на подоконнике. Ну, местные хрены и решили, что он гимнаст, этакий ловкий вор-домушник. В форточку пролезает, со второго этажа прыгает, и все ему по фигу. Командир группы организовал наблюдение за парковками, чтобы его поймать. Но когда этот шутник грабанул офисное здание на Уилшир – а его стерегли полицейские засады с двух сторон, – их теория полетела к чертям, и пригласили хрена из центрального участка. То есть меня.