Кровавая карусель - [37]

За решеткой одной из камер они увидели своего давнего знакомого. «Боже мой! — воскликнул Макреди, много лет знавший этого человека. — Ведь это Томас Гриффит Уэнрайт!» Все трое были потрясены видом заключенного. Перед ними стоял опустившийся субъект в надвинутой на глаза старой шляпе, грязной одежде и рваных перчатках. Трудно было поверить, что еще не так давно все они обедали за его столом и хозяин, известный всему Лондону как поклонник красоты, блистал остроумием, рассуждал об искусстве и литературе, да и сам был незаурядным поэтом и живописцем, тонким критиком и знатоком древностей. Как оказалось, он обладал еще одним дарованием — был тайным искусным отравителем, едва ли, как заметил в свое время Оскар Уайльд, имевшим соперников в каком-либо другом веке. Хотя это и преувеличение, верно здесь лишь то, что соперников у него действительно было немало.

Через всю историю человечества проходят имена знаменитых отравителей. И трудно представить, сколько людей погибло от яда, служившего оружием ненависти и любви. Еще Геракл, согласно античному мифу, погиб, надев платье, пропитанное ядом. Тем же способом Медея умертвила свою соперницу. В Древнем Риме прославилась некая Локуста, изготовительница смертоносного напитка, которым убили по крайней мере двух императоров. В средние века пагубная страсть к ядам породила изощренные методы отравления. От врагов и обидчиков избавлялись с помощью отравленных перчаток, дарили «перстни смерти» с ядом внутри, вручали ключи с шипами, натертыми смертоносной мазью, не говоря о кушаньях — пирогах и прочих яствах с подмешанным зельем. В злоухищренности доходили до того, что можно было ножом разрезать на две половинки яблоко, отравленное только с одной стороны, — одну, безопасную, часть съесть самому, а другой угостить свою жертву. Но чаще всего орудием убийства служил отравленный кубок, который преподносили, лицемерно восхваляя гостя. И многие были обязаны ядам своим богатством и темной славой, как, скажем, знаменитое семейство Борджа или Екатерина Медичи, получавшая яды со своей родины, из Италии. Именно здесь с давних пор процветало искусство их изготовления. На этом поприще особенно прославилась пресловутая Тофана из Неаполя. Изготовление яда она поставила на широкую ногу. Многие покупали ее маленькие флаконы с изображением Св. Николая, ставшие знаменитыми как «Aqua Tofana» («Вода Тофаны»), — неизвестного состава, без вкуса, цвета и запаха. Неизвестным остался и состав яда, которым английский министр Лейстер (XV в.) убивал политических соперников: яда, вызывавшего сначала чихание, а потом смерть, и получившего название «лейстерские чихания». При Людовике XIV отравления стали столь массовыми, что пришлось учредить специальную судебную палату по борьбе с этим злом. Однако число злоумышленников не стало меньше, просто они действовали изощреннее и ловчее. Среди них прославились некая Лавуазен, но особенно маркиза Бренвилье, отправившая на тот свет многих своих близких исключительно ради корысти, чтобы присвоить их состояние. Яд, которым она пользовалась, так и стали называть — «порошок наследства».

Опасаясь отравления, изобретали противоядия, носили перстни и браслеты с гелиотропом — темнозеленой яшмой с красными брызгами, которая будто бы спасает от яда, принимали различные, якобы предохраняющие, снадобья, заставляли слуг пробовать кушанья и вина и даже распечатывать письма, опасаясь, что бумага пропитана отравой.

Медицина не могла тогда отличить естественную смерть от насильственной. Если, скажем, отравление цикутой или беленой еще можно было установить, то отравление мышьяком, этим ядом ядов, ртутью или стрихнином, ставшими массовым орудием смерти, врачи и химики не умели распознать.

Во времена Диккенса убийства с помощью яда продолжались, причем главным образом с целью завладеть состоянием или воспользоваться страховкой жертвы. Диккенс, конечно, слышал о деле лекаря Кастена, отравившего двух своих друзей, чтобы присвоить их имущество. Кстати, об этом нашумевшем в свое время процессе знал и Пушкин. «Величайшими злодеями» назвал Диккенс мисс Блэнди, отравившую отца, противившегося ее замужеству, и врача Палмера, с помощью яда избавившегося от друга и собственной жены, застрахованной на крупную сумму в его пользу.

В этот ряд следует поставить и Уэнрайта. Трудно было представить, что этот денди, поэт и художник — изощренный убийца. Первой жертвой стал его дядя, после которого ему досталось роскошное поместье. Следущей пала мать жены, затем молодая свояченица, которую он уговорил застраховаться в его пользу на несколько тысяч фунтов стерлингов. Если кое-кто и догадывался о причине таинственных смертей, то изобличить преступника не могли. Поймали его на другом.

В погоне за наживой, погрязший в долгах, он совершил подлог, присвоив крупную сумму. Ему грозило разоблачение, а тогда это могло означать смертную казнь. Он бежал за границу. Но в 1837 году, когда Диккенс был уже известным писателем, Уэнрайт тайком вернулся в Лондон — как говорили, из-за любви к какой-то даме, которая там оставалась. Его опознали, арестовали и судили в Олд Бейли. Приговор гласил: пожизненная ссылка.