Кровавая карусель - [35]

Памятник этот — свидетельство любви и признательности соотечественников человеку, воспевшему прекрасную и суровую Шотландию с ее холмами и озерами, замками и аббатствами, но и с ее героями и легендами, ставшими неотъемлемой частью его произведений.

Aqua tofana, или злодей-отравитель

Трое джентльменов, поднявшись по Сноу-хилл, остановились перед Ньюгейтской тюрьмой. Точнее, перед аркой у входа в эту преисподнюю, на фронтоне которой, как горькая насмешка над заблудшими душами, красовалась символическая фигура Справедливости.

Один из джентльменов — известный актер Уильям Макреди, кумир английской публики, обратился к спутникам, указывая зонтиком на фигуру на фронтоне, у которой одна рука с весами была отломана.

— Господа, по-моему, без весов эта дама куда больше соответствует нашему судопроизводству. Законники отнюдь не утруждают себя всесторонним и беспристрастным разбирательством, предпочитая скорую расправу.

— Ты прав, Уилл, — заметил второй. Это был Джон Форстер, редактор издательства «Чэпмэн энд Холл». — Они привыкли лишь карать. Так проще, чем утруждать себя справедливым дознанием, — с гневом заключил он.

— А ведь наказание, в особенности такое, как публичная смертная казнь, господа, — и я это торжественно утверждаю, — причиняет столько зла, сколько никакая фантазия не в состоянии придумать.

Слова эти принадлежали Чарлзу Диккенсу, близкому знакомому двух первых джентльменов, вместе с ними пожаловавшему в Ньюгейтскую обитель, куда доступ в то время был более или менее свободным.

Когда у Диккенса иссякала фантазия (а такое, представьте, случалось) и вымысел отказывал поставлять сюжеты, писатель надевал котелок, брал зонт — неизменного спутника истинного лондонца, и отправлялся на галерею в Олд Бейли, или в Ньюгейтскую тюрьму. Бывать здесь он начал еще в те годы, когда работал репортером и свои очерки подписывал псевдонимом «Боз» — шуточным именем младшего брата.

Как всякий профессионал, которому приходится часто сталкиваться, скажем, с анатомированием трупов, привыкает к этому и не падает в обморок при виде разверзшейся на его глазах груди мертвеца, так и Диккенс привык к тому, что творилось в Ньюгей- те — самой большой из английских тюрем, и в Олд Бейли — этом главном суде викторианской Англии. Привык видеть, но так и не научился соглашаться с тем, что видел. Боле того, он стал непримиримым противником существовавшей системы судопроизводства и наказания, считая, что источник преступлений — нищета и невежество. Только искоренив их, можно покончить с преступностью. До тех пор пока этого не сделают, тюрьмы будут плодить больше воров и мошенников, чем все притоны и разбойничьи вертепы.

Ньюгейтская тюрьма, к которой примыкало здание суда, не наполняла его душу ужасом, как души тех, кто впервые попадал сюда в качестве зрителей, — она приводила его в ярость.

Здесь Диккенс повстречал много прототипов своих злодеев, таких как авантюрист Джингль и его подручный Троттер, вор Сайкс, проходимец Урия Тип и мошенник из мошенников Феджин.

Однажды литератор Ли Хант назвал Чарлза Диккенса столиким, добавив, что на лице писателя отражалась жизнь и душа всех созданных им персонажей. Особенно явно это становилось во время чтения писателем со сцены своих произведений. Искусство перевоплощения поражало современников, и мало кто догадывался, сколько сил и нервов тратил Диккенс в момент таких выступлений. (За последние двенадцать лет жизни он дал более четырехсот, как мы бы теперь сказали, сольных вечеров, не считая благотворительных.) Некоторые — в связи с такой его способностью завораживать аудиторию — всерьез думали, что он обладает даром гипнотизера. Он нещадно эксплуатировал собственные способности, изображая персонажей своих книг: на глазах зрителей вдруг словно бы становился выше ростом или превращался в маленького и толстого человечка. Это было удивительно.

В связи с этим интересна одна карикатура времен Диккенса. На ней знаменитый автор изображен в окружении героев, порожденных его могучей фантазией, — людей, которых Диккенс, по словам Честертона, творил сотнями, и «легионы выходили из земли там, где он ступал».

На рисунке изображен момент отплытия Диккенса весной 1867 года (во второй раз) в Соединенные Штаты. Его герои пришли проводить писателя, вложившего в каждого из них частицу своего сердца. Мы видим, как сам Джон Буль, олицетворяющий Англию, пожимает писателю руку, провожая его в путешествие за океан. Среди окруживших Диккенса людей без труда узнаем в пожилом лысом толстяке в круглых очках мистера Пиквика, в даме с огромным зонтом — повитуху и сиделку миссис Гэмп, по крючку вместо кисти правой руки нетрудно определить бескорыстного чудака капитана Каттля, а слабоумного Барнеби Раджа — по ворону, его спутнику. Здесь же и честный Оливер Твист, и сердобольная Нэнси, и наивный добряк мистер Микобер. И тут же мы видим авантюриста Джингля и, конечно, хозяина воровского притона проходимца Феджина. Все они были детьми воображения писателя и всем им он был одинаково хорошим отцом. И все они на восхищенье разные: умные и глупые, порядочные и подлые, благородные и хитрые — таким видел и понимал Диккенс человеческое братство, которое, говоря словами того же Честертона, можно назвать «демократией разнообразия».