Кровь Тулузы - [95]

Три брата де Барусс — року угодно было сотворить трёх братьев, а потому бремя моё было тяжким — также без всякого на то основания питали ко мне непримиримую ненависть. Младший прежде служил офицером в королевской армии; вернувшись, он превратился в записного волокиту. Средний стал консулом в парламенте Тулузы и прослыл одним из самых суровых членов этой грозной ассамблеи. Старший брат подался в монахи. В молодости он был склонен к мистицизму, отправился в Рим, долго жил при папском дворе, а потом очутился в монастыре, куда, судя по слухам, религиозные власти заточили его за поступки, шедшие вразрез с религиозной догмой. Во время одного из ораторских турниров я услышал, как он на древнегреческом языке рассуждал о Святой Троице с заезжим германским монахом. Речь его вызвала восхищение у внимавшей спорщикам крохотной кучки знатоков греческого. Исаак Андреа утверждал, что древнееврейский язык Барусс знал едва ли не лучше его, а сам Барусс заявлял, что постиг все арканы каббалы. Старший из братьев Барусс обладал обширнейшими познаниями, однако язвительный ум его всегда был склонен к разрушительству.

Поднимаясь по узкой лестнице, ведущей в верхнюю часть города, расположенную над собором Сен-Бертран, я неожиданно, нос к носу, столкнулся с Баруссом. Со времён нашей юности мы не обменялись ни словом.

— Что-то вы слишком быстро поднимаетесь по ступеням, сударь мой Брамвак, — сказал мне Барусс. — Впрочем, вы ещё так молоды!

Он намекал, что выглядел я действительно очень молодо.

Я поспешно ответил, что мы с ним примерно одних лет.

Домисьен де Барусс был одет в облачение доминиканского монаха. Свистевший вокруг нас ветер взметал край его чёрного плаща, и тот хлопал, словно чёрное крыло, пытавшееся скрыть от меня солнечный свет. Де Барусс был худ, имел большой нос и необычайно тонкие губы, позволявшие разглядеть его испорченные зубы. Он всегда был высок, а теперь, стоя на ступеньках выше меня, буквально нависал надо мной, и внезапно мне показалось, что он заранее уверен в том, что последнее слово в нашей беседе останется за ним. Тембр его голоса выдавал свойственное ему чувство превосходства. Впрочем, я знал, что он со всеми разговаривает с нарочитым презрением.

— Разумеется, Господь способствует встрече людей, когда полагает эту встречу необходимой, — криво усмехаясь, произнёс он таким тоном, что я понял: нашу встречу он таковой не считает.

Слова его были адресованы мне, ибо на каменных ступенях, где свистел осенний ветер, кроме нас, никого не было. Его властный тон вверг меня в оцепенение.

— Послушайте, Брамвак, прекратите поиски. Вернитесь к прежнему занятию, вспомните, что вы честный врач, проживающий в Тулузе, вернитесь домой и займитесь делом. Исцеляйте телесные недуги, а о недугах духовных предоставьте заботу Церкви. Иного пути у вас нет.

Я открыл было рот, намереваясь ответить, но он жестом остановил меня и с неожиданным пылом продолжал:

— Откажитесь от поисков! Обуянный гордыней, вы мечетесь в бесплодном стремлении обрести то, что, без сомнения, убьёт вас, вне зависимости от того, найдёте вы или нет. Немало людей, которым вы даже в подмётки не годитесь, погибли, пытаясь отыскать эту химеру.

— Я никого не боюсь, ни с кем себя не сравниваю, и ни капитулу Тулузы, ни королевскому сенешалю, ни католической Церкви не в чем меня упрекнуть.

— Подобно проказе, ересь метит лицо отступника своими язвами! И не нужно быть ясновидящим, чтобы распознать её. Взглянув на вас, я сразу понял: не Иисус Христос восседает на троне вашей внутренней скинии, в ней поклоняются иным кумирам, ибо рядом с Христом я отчётливо вижу призраки забытых ныне альбигойцев. Зачем я вам это говорю? Хочу вас предупредить: будьте осторожны и не верьте тем, кто утверждает, что инквизиторы уже не столь могущественны, как прежде. Они по-прежнему разжигают костры, предназначенные для еретиков. По их приказам еретиков бросают в темницы, и они по-прежнему судят людей не за дела, а за намерения. А ваши намерения мне известны так хорошо, словно они крупными буквами написаны у вас на лбу. Послушайтесь меня, Мишель де Брамвак, и возвращайтесь в Тулузу! Вы отличный лекарь и сможете принести много пользы жителям своего квартала. У каждого своя роль. Так что отправляйтесь в Тулузу, достойный лекарь, и незамедлительно! Сегодня до захода солнца вы должны покинуть наш город.

Я рассмеялся, желая показать, что не воспринял всерьёз его слова, и вместо ответа задал ему вопрос:

— Но ведь было время, когда вас самого подозревали в ереси?

Он пожал плечами.

— А теперь вы приказываете мне уехать?

Он сжал губы. Глаза его засверкали.

— Да. Именно приказываю, — процедил он, понижая голос, — но приказываю не от имени трибунала инквизиции и не от имени Церкви, хотя имею право выступать от имени и первого, и второй. Сейчас я отдаю приказ от себя лично — в ваших же интересах.

И, смерив меня своим мертвящим, не терпящим возражений взглядом, он продолжил спуск, а так как лестница была узкой, через несколько шагов лицо его оказалось почти рядом с моим.

И я целый миг дышал мерзким зловонием, ибо дыхание его источало запах гниющей плоти.