Кровь Тулузы - [26]

Я попытался отыскать вокруг себя хотя бы одно доброжелательное лицо. Но молодой человек, до сих пор державшийся рядом, резко отошёл в сторону. Люди отворачивались от меня. Чувство, принятое мною за восхищение, оказалось любопытством, смешанным с презрением. Только старый Роэкс, чью спину я видел, разводил руками и, казалось, всё ещё защищал меня.

— Нам очень нужны такие люди! Даже если они вызывают презрение, ибо это не главное!

Я направился к двери и столкнулся лицом к лицу с Сухой костью. И ощутил себя униженным, понимая, сколь дорого было бы мне приветливое слово, сказанное Эсклармондой. Лицо девицы сияло от восторга; она так высоко задирала лоб, словно на него положили Святые Дары и она боялась, как бы они не упали.

Кажется, колет мой зацепился за её платье. Протянув руку, я подался в её сторону, чтобы отцепить колет. Раздался дикий вопль, девица рванулась прочь и, словно боясь замараться, подхватила обеими руками подол.

Её истеричный крик пригвоздил окружающих к полу. Увидев меня возле девицы, многие подумали, что вопль свидетельствовал о какой-либо выходке с моей стороны, о грубой шутке. До меня донеслись возмущённые возгласы. Некто высокого роста, с виду похожий на рыцаря, во весь голос заявил, что, если меня следует наказать, пусть только скажут, а он уж позаботится об остальном, и, отодвинув всех, кто стоял перед ним, он двинулся на меня.

Я шагнул вперёд, соразмеряя, как лучше вцепиться ему в глотку, а затем повалить его. Невыносимое страдание переполняло меня, и я надеялся от него избавиться, дав волю своей ярости.

И тут неведомая сила живым комком рыданий зашевелилась в моей груди, поднялась, опустилась и снова устремилась вверх. Значит, я оказался в стане злых! Словно ветхое платье, самолюбие моё разодралось пополам, и мне показалось, что я гол, гол и жалок, как первое творение мирозданья, узревшее первый закат солнца в отягощённом сумраками мире. Я упал на колени и воскликнул:

— Прошу всех простить меня. Я сотворил зло, я умею делать только зло и не понимаю, что такое добро. Вы это знаете — просветите меня! Не оставляйте меня блуждать в потёмках. О братья мои, протяните мне руку помощи!

И, не обращая внимания на пыль, взвихренную по дороге платьем Эсклармонды, я прижался лбом к плитам, по которым ступала её нога…

Глубокой ночью сержант городской стражи, держа в руках пику с прицепленным к кончику фонарём, подошёл ко мне и грубо спросил, зачем я тут стою, уставившись в воды Гаронны.

Я бы мог ответить ему, что я слуга графа Тулузского, сын известного строителя Рокмора, а потому лучше ему оставить меня в покое и идти своей дорогой. Но я вежливо сказал, что после встречи с добрыми и чистыми людьми я не смогу успокоиться, пока не постигну истинную природу Святого Духа.

II

Граф Раймон вернулся в Тулузу, и я был первым, кого он пожелал увидеть. Он принял меня в Нарбоннском замке, в Орлиной башне, окна которой смотрели на север. Он был в воинском облачении, и когда я опустился перед ним на одно колено, он обхватил мои руки своими мягкими и влажными ладонями и долго не отпускал, пристально глядя на меня своими вечно слезящимися глазками. Так мы простояли несколько минут, а затем в полнейшей тишине прозвучали слова, которых произносить не следовало.

Я заметил, как граф, расхаживая взад и вперёд, старался придать себе воинственный вид, сделать поступь уверенной и энергичной.

— Знаешь, как Папа Иннокентий встретил известие о гибели своего легата? Более четверти часа он сидел, задумавшись, а затем воззвал к святому Иакову Компостельскому. А знаешь, что внушил ему святой Иаков? Он велел ему начать крестовый поход против Юга, против меня, внука Раймона де Сен-Жиля, отличившегося при взятии Иерусалима! Только пусть помнит, что его крестоносцы рассеются словно пыль, натолкнувшись на стену из камня и железа, которую я возведу у них на пути. Мой племянник Тренкавель не сдержал радости при одной только мысли о возможности сразиться с рыцарями Севера, он уже призвал пятьсот арагонских рутьеров, оплатив их из собственной казны. А что касается меня…

Планы его были грандиозны. Он написал королю Англии и послал гонцов к своим вассалам в Альбижуа, Нарбоннэ и Прованс. Оружейники Тулузы трудились без передышки, ковали клинки для мечей и наконечники для копий. Под руководством консула Арнаута Бернара рабочие день и ночь трудились на крепостных стенах, укрепляя старые башни и возводя новые. Создавались новые отряды городской самообороны. Даже издали указ не открывать лавки раньше десяти часов — чтобы лавочники и их слуги имели время поупражняться во владении оружием. Женщины стали ещё красивее, негоцианты преуспевали, на улицах царило веселье: ожидание грядущей войны опьяняло, как вино.

Почти каждый вечер я посещал общественные балы, устраивавшиеся на пустырях неподалёку от ворот Монтолью. В душе у всех царило воинственное настроение, и записные модники танцевали с мечом на боку. Острия рвали платья, поэтому часто возникали потасовки, и танцы постепенно утрачивали свою привлекательность. Поначалу мне нравилось находиться в центре всеобщего внимания, но скоро это стало меня стеснять. Мои ровесники старались не спорить со мной, боясь рассердить меня, а многие и вовсе глядели в мою сторону с опаской. И когда я шёл танцевать, пространство вокруг меня быстро пустело.