Кровь Рюрика - [4]

– Хорош! – Он отскочил в сторону и, приложив руку к груди, коротко поклонился. – Правда, хорош. Удалось, значит, Никифору. Откуда же тебя такого молодца занесло?

– Издалека, деда. – Горыня тоже приложил руку к груди и поклонился в ответ. – Места у нас неспокойные, воюем часто.

– А кем был-то? – раздался сзади спокойный голос, и, обернувшись, Константин увидел того самого мужчину с деревцем в руках, стоявшего метрах в десяти.

– Даже не знаю, как сказать-то… – Горыня пожал широченными плечами. – Царёв человек был. Как кто шалил или чего не понял, так мы ехали – объясняли. Или закапывали.

– Особая сотня Разбойного приказа, значит. – Мужчина с посохом покачал головой и слегка пристукнул своим дрыном, отчего по земле пошёл густой гул, словно от удара в колокол. – До вечера будь при стаде, а вечером приходи в общинную избу.

Мгновение, и мужчина словно растворился в пространстве, оставив за собой серебристый быстро тающий след.

– А… – Константин поражённо обернулся. – А, где?

– Никифор это, – веско произнёс пастух, словно это объясняло всё. – Волхв наш. Вчера было ему явление пресветлой Мокоши, и сказала она, что нашла новую душу для Горыни. Тот-то совсем дурачок был. Не говорил ништо да все норовил спать залечь. Только и мог, что с хлыстом управляться. Дочка мельника его нажила с кем-то, а с кем, так и не сказала. – Старик устало присел на траву. – Вырастила тебя до двух годков, да и померла от огневицы[1]. А тебя вот, ну, Горыню, выходили да к делу никак приставить не могли. К воинскому искусству оказался негоден, даже к девкам на околицу не ходил. Пустой человек. Ни души, ни разума.

– И обычное это дело, такие, как я? – Константин тоже присел рядом.

– Не скажу часто, но бывает. – Старик покачал головой. – Сам вижу в первый раз, а вот полковой волхв, тот сказывал, что видел такого. Но ты, паря, языком-то не чеши. Чего деревенские спрашивать будут, улыбайся и молчи. Целее будешь. Кроме меня и Никифора, что ты пришлый, никто не знает. Ну, вот вечером староста будет знать. А для всех – тебя Никифор исцелил. Но память ты потерял. Деревня у нас, конечно, не простая – воинская деревня, под рукой князя Медведева. Холопов и смердов тут нет, но болтунов хватает. Так что держи пасть на замке, а язык прибитым к зубам. Целее будешь… – Старик вздохнул. – А как ты там, рукой, ну вот этак… – Он изобразил удар по горлу.

– Это просто. – Константин, не вставая, медленно показал движение. – Важно ещё пальцы сжать вот так. Но только перед самым ударом.

Пока остальные подпаски гоняли коров, не позволяя им выбраться за пределы пастбища, Константин делился с дедом разными тонкостями боевых искусств, стараясь при этом не особенно размахивать руками, потому как мальчишки, которых определили к стаду, были весьма глазастыми и уж точно не страдали немотой.

Наконец, когда дед хоть немного удовлетворил своё любопытство, стал сам рассказывать о жизни в селе.

– Тут у нас, паря, всё по-простому. Староста, он отвечает перед миром и перед князем. Налоги мы сдаём в казну уезда, но главный наш налог – люди. Каждый год на службу князю из села уходит пара подготовленных воев. Служат по десяти лет, а дальше как сами решат. Или деньгой получают выслугу и сюда возвертаются, или берут землёй на дальних рубежах и туда едут с хозяйством, или дальше служат князю, но уже там расчёт вдвое, а кому и втрое от прежнего, так что желающие есть. Кто-то идёт в вои сам, сверх списка, но тогда веси положен откуп. Или деньгами, или послаблением в подати. Но воинская служба у нас в почёте. В каждой деревне есть пусть маленький, но свой отряд. И от кромешных тварей защита, и от людишек лихих.

– Кромешные твари? – Константин заинтересованно посмотрел на главпастуха.

– В хорошем месте ты жил, если не знаешь, что это такое. – Старик вздохнул. – У нас кромка эта, почитай, рядом совсем. Только шаг ступи. Иной раз такое чудище вылезет, а деревенские и не сдюжат, тогда упырь откормится на силе человеческой, и упокоить такого большой крови стоит. То охотников да Перуновых сотен забота. Для того у них и сброя[2] лучшая, и брони, и сами вои из отборных. Иначе с кромешниками да тварями им не сладить. Но и честь Перуновым воинам великая. Но попасть в сотню тяжко, а в охотники ещё тяжеле. Из набора в три сотни Перуновым благоволением едва ли пара человек уходит. Остальные только после службы в обычных тысячах.

– А со мной как?

– Да как, оботрёшься в селе, а там посмотрим. Чего тебе сейчас куда лезть? Мозги у тебя встали нормально, вона как меня отбил. Остальную науку сам поймёшь. Одно скажу. Не знаю, как там у вас, откуда ты, но здесь с девками строго. Если понесла – женят. А так, вона к вдовушкам ходи, хоть корень сотри до комля. Они ж все корень мары пьют. А если и понесёт, то дитя как бы всего мира считается.

– А кто такие смерды?

Дед усмехнулся.

– Смерды – это те, кто под хозяином живёт. Едят – пьют, всё хозяйское. Ничего своего нет. Но и живота лишить смерда никак не моги. Кормить-поить обязан, одевать-обувать. А уж он на тебя работает, стало быть. Ну, как может. В смерды идут в основном или погорельцы, у кого семьи нет и помочь некому, или из долговых, за кого хозяин деньгами вступится, или совсем людишки пропащие, типа галицких или полонских. Есть ещё холопы, но их совсем мало. Тако кличут потомственных в услужении. Бывает до десяти поколений в слугах княжеских ходят.