Кровь и свет Галагара - [23]

— Эй, царевич! — вскрикнул Нодаль. — Ра Он и в самом деле не зря подсылал ко мне отравителя! Встретив меня, ты можешь считать, что уже избавился от своей слепоты.

— Не могу допустить мысли, дорогой Нодаль, чтоб ты вздумал шутить по поводу моего рокового увечья. А потому спрашиваю тебя, почему ты сказал то, что сказал, и с трепетом жду ответа.

— В самом деле, любезный витязь, отвечай поскорее, и если путь царевича к прозрению окажется короче, чем я предполагал, что ж, думаю, он, и обретя зрение, не прогонит меня с моею свирелью, и мы еще повоюем как следует.

— Слушайте же, друзья, слушайте и — смотрите, — торжественно вымолвил Нодаль и, развязав ворот, извлек висевший у него на груди голубой самородный кристалл, засверкавший в лучах масляной лампы пурпурными искрами. Нодаль перекинул через голову цепочку и бережно положил камень на стол кверху большой прямоугольной гранью.

— Великий Фа Эль! — воскликнул Кин Лакк, чьи глаза, прикованные к камню, лихорадочно сверкали. — Да ведь это настоящая саора, чистейшей воды, и в ней должно быть, дюжины полторы халиатов весу! Откуда она у тебя, любезный Нодаль?

— В этом, увы, я не смогу удовлетворить твое любопытство, наставник. Откуда — мне неведомо, ибо когда меня нашли в корзине с опилками, эта игрушка уже болталась у меня на шее. Так что смело можно сказать: этот камень принадлежит мне с рожденья. Но взгляни, наставник, на его главную грань.

Кин Лакк склонился над столом и вскрикнул:

— Да! Я вижу царапины, тонкие словно пыльца. Они складываются в знак. И я узнаю его. Это один из знаков листвы.

— Я и не сомневался, наставник, — сказал Нодаль, — в том, что листва тебе ведома. А теперь погляди, что будет, когда я положу камень на ладонь и он напитается ее теплом.

Кин Лакк, не отрываясь, вглядывался в сверкающую грань и говорил как завороженный:

— Да, да! Я вижу! Один знак листвы сменяется другим, другой третьим. Они складываются в слова, слова образуют какое-то изречение. Вернее, вторую его половину. Мне нужно прочесть начало, чтобы уловить смысл.

— Не утруждай себя, наставник, — с улыбкою вымолвил Нодаль. — Запечатленное в камне изречение является буква за буквой от начала до конца и вновь от начала — как являлась бы нашим глазам надпись на кольце, вращающемся перед ними. Я читал эти слова тысячи раз и знаю их как свои шесть пальцев.

Только теперь царевич узнал, а Кин Лакк еще и заметил, что у Нодаля на руках по шести пальцев, и оба сочли это добрым знаком.

— Слушай же, царевич, те строки, что являет моя чудесная саора под действием тепла агарской руки, — сказал Нодаль и произнес нараспев, растягивая и смакуя каждое слово:

— Речи вернет себе дар

Вместе со звуками слуху,

Если возлюбит агар

И поцелует старуху.

В зрение дверь отворит

Взявший невинность крианки,

Если глаза окропит

Кровью из девичьей ранки.

— Что ж, это очень важное и своевременное указание, — сказал Кин Лакк, — но, хотя среди нас, к счастью, нету немых и глухих, думается мне, что воспылать страстью к беззубой старухе было бы легче, нежели сыскать не лишенную девственности крианку.

— Ты прав, наставник, варвары Кри каждую девчонку чуть ли не в младенчестве подвергают нелепому обряду, который они именуют шаншартом. Случаясь с хорошенькими крианками, я всякий раз переживал эту дикость как личное оскорбление.

Нодаль вновь нацепил дивный камень себе на шею и с досадой грохнул по столу кулаком.

— Но я много путешествовал по землям, что волей судьбы именуются ныне Крианским царством, слушал досужие и нетрезвые речи в харчевнях и на базарах, внимал ворчанию угрюмых старух и болтовне беззаботных бизиэр. Приходилось мне водить дружбу и с ворами, и с дворцовыми стражниками в Саркате. Коротко говоря, я знаю, почем в этих краях капля дождя и крупинка соли. Так неужели мне неведомо, где найти единственную верную девственницу среди крианских красавиц?

— И где же ее можно найти? — нетерпеливо спросил царевич.

— На женской половине столичного дворца, разумеется. Ибо это никто иная, как дочь самого крианского царя, прекрасная Шан Цот. По крайней мере, порукой ее невинности служат дюжина крепких ворот на хитроумных запорах и целое войско стражников, окружающее дворцовые стены.

— Но отчего же царевне удалось избежать обычного шаншарта? — молвил Ур Фта, и в голосе его сквозило смущение.

— Царевна с рождения обручена. Отец ее суженого, властелин Миргалии Ар Гоц не признавал крианских обычаев и, заключая перемирие с Цфанк Шаном, скрепленное обручением детей, потребовал, чтобы крианская царевна девственницей вошла в дом его сына. Цфанк Шан до сих пор опасается жителей Миргальского леса и держит данное слово. Из-за этих опасений он, по смерти Ар Гоца, и уговорил его сына Гоц Фура стать наместником в Корлогане, бывшей форлийской столице. Место покойное и сытное. Но не потому согласился Гоц Фур и дал превратить свою Миргалию чуть ли не в часть Крианского царства. Говорят, он совсем обезумел от любви, просто бредит красотою Шан Цот и предстоящею свадьбой. А Цфанк Шан все водит его в поводу и не спешит закрепить родство — боится, что Гоц Фур, поостынув, изменит. Не царевне, конечно — до этого Цфанк Шану дела нет, — но крианской короне. Полагает крианский властелин, и справедливо полагает, что миргальские лучники и косари только и поджидают, когда вернется молодой Гоц Фур. А уж тогда они нарушат все планы Цфанк Шана.