Крот истории - [34]
— А про меня Паутов у него не спрашивал?
— Спрашивал, спрашивал, а как же! Я, говорит, испытываю некоторое недоверие к товарищу Кольцову.
— А он что?
— А он говорит: «Здоровое недоверие, говорит, хорошая основа для совместной работы!» Вот так…
В эту минуту в библиотеку вошел кто-то еще, мне незнакомый… Генриетта извинилась и поспешила ему навстречу. Я остался один. По инерции попробовал найти нужный том и тут же бросил искать: взяла вдруг такая слабость, какой отроду никогда не испытывал. Вынужден был присесть на корточки, прислонясь спиной к стеллажам — по-восточному, или по-деревенски, — благо Генриетта и другой посетитель меня не видели. А хотелось прямо-таки лечь на пол, тут же, между стеллажей, и лежать.
Едва нашел в себе силы встать, попрощаться с Генриеттой, доплестись до своей комнаты. Повалился на койку, прикрыл глаза от света рукой. Закошмарило математическими формулами, схемами, снилось, что плыву на корабле и меня укачивает… Опять море, песок, черная яма на берегу…
Часа через полтора вижу, что более или менее отлежался. Решил до обеда выйти прогуляться.
Вышел. На улице, оказывается, солнце! Даже припекает, но земля еще влажная. Песок во вмятинах от крупных капель. Зелень обильна, сверкает, даром что конец апреля! — Настоящее тропическое роскошество, в S=F наверно всегда так. Свернул к кусту, тому самому, прошел дальше.
У клумбы, как и тогда, стоял, ковыряя песок сапогом, генерал Иван Иванович. Я теперь отметил, что он не просто ковыряет землю от безделья, наоборот — это он работает, это он выбивает носком сапога маленькие кустики травки, проросшие посреди дорожки в неположенном месте. Я собирался было лишь кивнуть ему и пройти мимо, но он вдруг заулыбался и наперехват:
— Вадим Николаевич, дорогой, батенька мой, где же вы скрываетесь?! Я вас всюду ищу, к вам дважды уже заходил! А, в библиотеке были?! Вот я-то, старый дурень, не догадался посмотреть!.. Посылали за вами! Все спрашивали, где вы… Теперь-то поздновато немного, он уже ушел… Ну ничего, погуляйте так, подышите воздухом… Погода-то какая!.. А вы все один да один гуляете? Никогда не зайдете? Небось скучно так-то. Нельзя же все время работать. От работы, говорят, кони дохнут! А?! Ха-ха-ха!.. И он говорит: «Это ваше упущение, Иван Иванович!» Молодец, понравились вы чем-то ему. Заботится о людях… Вот и я думаю: чего вы никогда не зайдете? Зашли бы, посидели бы. Глядишь, сообразили бы что-нибудь. Мухамед, конечно, хороший парень, да ведь умен не в меру, а? Как пойдет про лингвистический анализ или про Колесо Истории, так хоть уши затыкай! И все-то он знает, и всего-то он в курсе! Ох, осторожней вы с ним, неровен час…
А то про Лондон начнет… А что в нем хорошего-то, в Лондоне? Я сам был — ничего хорошего нет, одна сырость!.. А с вами мы за милую душу посидели бы… Никакого колеса Истории нам не надо, у нас свои дела есть, верно?! Не стесняйтесь, заходите в любое время. И ребята у меня хорошие, головорезы, конечно, но нам с вами они не помеха! А работу кончите, на рыбалку с вами махнем… на Волгу! Хорошо! Благодать!.. Да… вот я еще о чем хотел потолковать с вами.
Он взял меня за локоть и мы с ним перешли на другую сторону клумбы, как будто там труднее кому-нибудь нас услышать.
— Да… вот я о чем хотел потолковать с вами… Вы уж меня извините, Вадим Николаевич… Это сугубо между нами. Я за Виктора Алексеевича хотел у вас попросить… Я знаю, у вас с Виктором Алексеевичем не все было складно… Но я так скажу: и он неправ и вы отчасти тоже неправы! Конечно, конечно, он неправее… И эти взгляды его… Согласен… Но ведь нельзя же так, голубчик! Нельзя. Все-таки не то время!.. Я что хочу попросить… Вы, когда с ним будете разговаривать, вы уж, пожалуйста, голубчик, не усугубляйте. Очень прошу вас. Я так считаю: человек может иметь собственную точку зрения. Имеет право высказать ее. Если она ошибочна, мы должны ее покритиковать, поправить. Но доброжелательно, по-товарищески. Не клея ярлыков. И уж конечно, без поспешных оргвыводов. Главное, создать атмосферу деловой, творческой дискуссии. На это в конечном счете ориентирует нас партия, подчеркивалось в документах. Времена-то изменились! А он-то конечно привык по-прежнему, по старинке, — это между нами конечно! Виктор Алексеевич ему сперва было понравился, а потом заколодило… Виктор Алексеевич расчувствовался, возьми и брякни: крестьянство, мол, то да се… А он конечно сразу на дыбы! «При характеристике крестьянства у вас выпадает факт дифференциации, исчезает куда-то наличие социальных группировок и остается одно серое пятно, называемое деревней. У вас и кулак не кулак, и середняк — не середняк, а какая-то сплошная нищета в деревне»… Виктору Алексеевичу бы помолчать, а он: «Разве наш кулак может быть назван кулаком? Да ведь это нищий! А наш середняк — разве он похож на середняка? Это ведь нищий, живущий впроголодь!» Ну а он ему, Виктору Алексеевичу-то: «Такой взгляд на крестьянство является в корне ошибочным, несовместимым с ленинизмом!» И дружба врозь!.. Я было подступился, а он мне: «Наша политика, Иван Иванович, в отношении кулачества есть политика его ликвидации как класса. Это конечно не значит, что мы можем его ликвидировать в один присест. Но это значит, что мы будем вести дело на то, чтобы окружить его и ликвидировать. Мы, говорит, терпели этих кровопийц, пауков и вампиров, проводя политику ограничения их эксплуататорских тенденций»… Тут он и вас помянул, что, дескать, Виктор Алексеевич вас эксплуатировал… «Но, говорит, терпеть дольше этих пауков и кровопийц, поджигающих колхозы, убивающих колхозных деятелей и пытающихся сорвать сев, — значит идти против интересов рабочих и крестьян!» Вот так… Я и умылся. Что делать, ума не приложу. Я конечно не первый год работаю, знаю:
В. Ф. Кормер — одна из самых ярких и знаковых фигур московской жизни 1960—1970-х годов. По образованию математик, он по призванию был писателем и философом. На поверхностный взгляд «гуляка праздный», внутренне был сосредоточен на осмыслении происходящего. В силу этих обстоятельств КГБ не оставлял его без внимания. Роман «Наследство» не имел никаких шансов быть опубликованным в Советском Союзе, поскольку рассказывал о жизни интеллигенции антисоветской. Поэтому только благодаря самиздату с этой книгой ознакомились первые читатели.
В. Ф. Кормер — одна из самых ярких и знаковых фигур московской жизни 1960 —1970-х годов. По образованию математик, он по призванию был писателем и философом. На поверхностный взгляд «гуляка праздный», внутренне был сосредоточен на осмыслении происходящего. В силу этих обстоятельств КГБ не оставлял его без внимания. Важная тема романов, статей и пьесы В. Кормера — деформация личности в условиях несвободы, выражающаяся не только в индивидуальной патологии («Крот истории»), но и в искажении родовых черт всех социальных слоев («Двойное сознание…») и общества в целом.
В. Ф. Кормер — одна из самых ярких и знаковых фигур московской жизни 1960 —1970-х годов. По образованию математик, он по призванию был писателем и философом. На поверхностный взгляд «гуляка праздный», внутренне был сосредоточен на осмыслении происходящего. В силу этих обстоятельств КГБ не оставлял его без внимания. Важная тема романов, статей и пьесы В. Кормера — деформация личности в условиях несвободы, выражающаяся не только в индивидуальной патологии («Крот истории»), но и в искажении родовых черт всех социальных слоев («Двойное сознание…») и общества в целом.
Единственная пьеса Кормера, написанная почти одновременно с романом «Человек плюс машина», в 1977 году. Также не была напечатана при жизни автора. Впервые издана, опять исключительно благодаря В. Кантору, и с его предисловием в журнале «Вопросы философии» за 1997 год (№ 7).
В. Ф. Кормер — одна из самых ярких и знаковых фигур московской жизни 1960 —1970-х годов. По образованию математик, он по призванию был писателем и философом. На поверхностный взгляд «гуляка праздный», внутренне был сосредоточен на осмыслении происходящего. В силу этих обстоятельств КГБ не оставлял его без внимания. Важная тема романов, статей и пьесы В. Кормера — деформация личности в условиях несвободы, выражающаяся не только в индивидуальной патологии («Крот истории»), но и в искажении родовых черт всех социальных слоев («Двойное сознание…») и общества в целом.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Не научный анализ, а предвзятая вера в то, что советская власть есть продукт российского исторического развития и ничего больше, мешает исследователям усмотреть глубокий перелом, внесенный в Россию Октябрьским переворотом, и то сопротивление, на которое натолкнулась в ней коммунистическая идея…Между тем, как раз это сопротивление, этот конфликт между большевизмом и Россией есть, однако, совершенно очевидный факт. Усмотрение его есть, безусловно, необходимая методологическая предпосылка, а анализ его — важнейшая задача исследования…Безусловно, следует отказаться от тезиса, что деятельность Сталина имеет своей конечной целью добро…Необходимо обеспечить методологическую добросовестность и безупречность исследования.Анализ природы сталинизма с точки зрения его отношения к ценностям составляет методологический фундамент предлагаемого труда…
«Все описанные в книге эпизоды действительно имели место. Мне остается только принести извинения перед многотысячными жертвами женских лагерей за те эпизоды, которые я забыла или не успела упомянуть, ограниченная объемом книги. И принести благодарность тем не упомянутым в книге людям, что помогли мне выжить, выйти на свободу, и тем самым — написать мое свидетельство.»Опубликовано на английском, французском, немецком, шведском, финском, датском, норвежском, итальянском, голландском и японском языках.
Книга «Русская судьба: Записки члена НТС о Гражданской и Второй мировой войне.» впервые была издана издательством «Посев» в Нью-Йорке в 1989 году. Это мемуары Павла Васильевича Жадана (1901–1975), последнего Георгиевского кавалера (награжден за бои в Северной Таврии), эмигранта и активного члена НТС, отправившегося из эмиграции в Россию для создания «третьей силы» и «независимого свободного русского государства». НТС — Народно Трудовой Союз. Жадан вспоминает жизнь на хуторах Ставропольщины до революции, описывает события Гражданской войны, очевидцем которых он был, время немецкой оккупации в 1941-44 годах и жизнь русской эмиграции в Германии в послевоенные годы.
Известный британский журналист Оуэн Мэтьюз — наполовину русский, и именно о своих русских корнях он написал эту книгу, ставшую мировым бестселлером и переведенную на 22 языка. Мэтьюз учился в Оксфорде, а после работал репортером в горячих точках — от Югославии до Ирака. Значительная часть его карьеры связана с Россией: он много писал о Чечне, работал в The Moscow Times, а ныне возглавляет московское бюро журнала Newsweek.Рассказывая о драматичной судьбе трех поколений своей семьи, Мэтьюз делает особый акцент на необыкновенной истории любви его родителей.
Книга принадлежит к числу тех крайне редких книг, которые, появившись, сразу же входят в сокровищницу политической мысли. Она нужна именно сегодня, благодаря своей актуальности и своим исключительным достоинствам. Её автор сам был номенклатурщиком, позже, после побега на Запад, описал, что у нас творилось в ЦК и в других органах власти: кому какие привилегии полагались, кто на чём ездил, как назначали и как снимали с должности. Прежде всего, книга ясно и логично построена. Шаг за шагом она ведет читателя по разным частям советской системы, не теряя из виду систему в целом.