Кризисное обществоведение. Часть 2 - [12]

Сборка народа была совершена быстро и на высшем уровне качества. Так, что Запад этого не мог и ожидать — в 1941 году его нашествие встретил не «колосс на глиняных ногах», а образованная и здоровая молодежь с высоким уровнем самоуважения и ответственности. Давайте сегодня трезво оглянемся вокруг: видим ли мы после уничтожения русского коммунизма хотя бы зародыш такого типа мышления, духовного устремления и стиля организации, который смог бы, созревая, выполнить задачи тех же масштабов и сложности, что выполнил советский народ в 30-40-е годы XX века, ведомый русским коммунизмом? А ведь такие задачи на нас уже накатывают.

— Русский коммунизм сохранил и продолжил развитие российской государственности. Он опирался на государственное чувство всех массивных социальных групп России и сумел устранить из своей доктрины представление марксизма о государстве как «паразитическом наросте на теле гражданского общества». Это было очень непростой задачей.

Русский коммунизм доработал ту модель государственности, которая была необходима для России в новых, трудных условиях XX века. Основные ее контуры задала та же общинная мысль («Вся власть Советам»), но в этом крестьянском самодержавии было слишком много анархизма, и мириады Советов надо было стянуть в мобильное современное государство. Это и сделали большевики, и это была творческая работа высшего класса.

— Русский коммунизм не допустил разрыва непрерывности культурного развития России. В условиях той катастрофы, какой была революция в целом, это было великим, почти невероятным достижением. Достаточная для обеспечения преемственности часть ученых, инженеров, управленцев, военных и гуманитарной интеллигенции включилась в советское строительство и не была отторгнута революционной массой. Культура как национальное достояние была перенесена в советское общество и государство и стала базой для модернизации и развития. Насколько это непростое дело, мы видим сегодня, когда «рыночная революция» сознательно оборвала связь с культурой России советского периода.

— Русский коммунизм (именно в его двуединой сущности) спроектировал и построил большие технико-социальные системы жизнеустройства России, которые позволили ей вырваться из исторической ловушки периферийного капитализма начала XX века, стать индустриальной и научной державой и в исторически короткий срок подтянуть тип быта всего населения к современному уровню развитых стран. Мы не понимали масштабов и сложности этой задачи, потому что жили «внутри нее», как не думаем о воздухе, которым дышим (пока нас не взяла за горло чья-то мерзкая рука).

На деле большие системы «советского типа» — большое творческое достижение. Достаточно упомянуть такие создания, как советская школа и наука, советское здравоохранение и советская армия, советское промышленное предприятие с его трудовым коллективом и советская колхозная деревня, советское теплоснабжение и Единая энергетическая система.

Суть плана в советском хозяйстве была вульгаризирована в идеологии перестройки. План — это не подсчет винтиков и пиджаков. Это способ согласования интересов, похожий на то, как согласовывают интересы в семейном хозяйстве. Отличие плана от рынка в том, что при рынке ресурсы обмениваются и покупаются, а при плане они соединяются. После Великой отечественной войны смогли за три года восстановить промышленность потому, что ресурсы не продавались и не покупались, а соединялись при помощи плана. А купить их — никаких денег не хватило бы.

За первыми шагами на этом пути наблюдал Кейнс (в 1920-е годы он работал в Москве). Он сказал, что в России тогда была главная лаборатория жизни, что Советская Россия, как никто, близка и к земле, и к небу. Это объяснялось тем, что в СССР выполнялся самобытный цивилизационный проект, движимый мощной духовной энергией, а не эпигонское повторение формул западной социал-демократии. Кейнс писал в 1925 году: «Ленинизм — странная комбинация двух вещей, которые европейцы на протяжении нескольких столетий помещают в разных уголках своей души, — религии и бизнеса».

Ортега-и-Гассет в «Восстании масс» (1930) предупреждал: «В Москве существует тонкая пленка европейских идей — марксизм, — рожденных в Европе в приложении к европейским проблемам и реальности. Под ней — народ, не только отличный от европейского в этнической смысле, но, что гораздо важнее, и другого возраста, чем наш. Это народ еще бурлящий, т. е. юный… Я жду появления книги, в которой марксизм Сталина был бы переведен на язык истории России. Потому что именно в том, что он имеет от русского, его сила, а не в том, что он имеет от коммуниста».

Все мы — наследники русского коммунизма, никакая партия или группа не имеет монополии на его явное и тайное знание. И все же, антисоветизм и антикоммунизм отвращают от него. Отворачиваться от этого знания глупо.

Для советского строя, который складывался на матрице крестьянского общинного коммунизма, был характерен высокий уровень уравнительности, прежде всего выражавшийся в искоренении безработицы («право на труд»), в доступе к главным социальным благам (жилье, образование и здравоохранение) и в ценообразовании. Маркс называл это «казарменным коммунизмом». Мысль о его реакционности сохраняла свой антисоветский потенциал. Он был активизирован после смерти Сталина, когда резко ослабли инструменты «вульгаризации марксизма».