Кризис - [17]

– За встречи в день рождения. За друзей. За то, чтобы мы виделись почаще.

– Ну, давай, – Андрей брезгливо прищурился, посмотрев на водку, плескавшуюся на дне пластикового стаканчика. – Не могу видеть ее, проклятую, – будто извиняясь, объяснил он, заметив растерянное выражение на моем лице.

– Да о чем разговор, не хочешь – не пей. Здесь же все свои. Я тоже пить не хочу, чисто символически…

– Нет, нет, за тебя я выпью, – он зажмурился, судорожно сделал глоток, и застыл, словно удостоверяясь в том, что огненная вода опускается по пищеводу в желудок.

С Андреем меня связывали ностальгические воспоминания о прошедшей и навсегда исчезнувшей жизни. Высокий, тогда еще худой парень с грустными глазами, появился в нашей лаборатории в Москве много лет назад. Физтеховский дипломник поразил нас своими незаурядными способностями, граничащими с гениальностью, пристрастием к изучению экзотических языков – он все время таскал с собой истрепанные учебники финского и санскрита, а более всего – запредельной безалаберностью, заставлявшей холодеть кровь в венах. Работал Андрей преимущественно по настроению, которое как правило приходило к нему ночами, из-за чего у него периодически возникали конфликты с начальством. Впрочем, в те редкие периоды, когда настроение к нему действительно приходило, работал он просто-таки блестяще.

Однажды он исчез на несколько дней, никому ничего не сказав, и неожиданно позвонил мне из забытой Богом деревушки, примерно на полпути между Москвой и Питером. Оказалось, что Андрей решил посмотреть какую-то экспозицию в Эрмитаже, денег на обратный билет не хватило, и он решил возвращаться в столицу на перекладных, но застрял где-то посередине.

Другой историей, ставшей почти что классической, была ударная работа Андрея по завершению своего проекта. Заведующий отделом, взбешенный неконтролируемым длинноволосым гением, не отпустил его в отпуск, и Андрей, почесывая затылок, решил наверстать упущенное в последнюю ночь. Он действительно сидел до утра, продемонстрировав онемевшему от удивления руководителю плоды своего рвения: вариант игры «Тетрис», написанный для цветного терминала французского компьютера чрезвычайно редкой масти.

В самом начале перестройки, навсегда покончившей с бывшей Академией Наук, Андрей поехал к своему приятелю в Польшу, оттуда, полностью игнорируя границы и визы, каким-то образом на мотоцикле добрался до Амстердама, и, загнав двухколесное средство передвижения, решил посмотреть на Кембридж, родину законов Ньютона и дуализма волна-частица. Пользуясь расслабленностью голландских пограничников, он просочился на паром, идущий на Британские острова, но, по прибытии в туманный Альбион, его все-таки засекли и пересадили на аналогичный паром, возвращающийся в Голландию. Что произошло дальше – никому до сих пор неизвестно, по слухам, Андрей почти неделю ездил взад-вперед, передаваемый из рук в руки представителям Великобритании и Нидерландов.

Всплыл Андрей примерно через месяц в Америке, у одного из своих физтеховских приятелей, к тому времени создавшего маленькую компьютерную фирму. С тех пор у московских знакомых часто звонил вечерами телефон – в Америке Андрею было скучно, и он часами трепался о жизни, не вешая трубку даже тогда, когда у него дома заканчивалось пиво, и ему приходилось выбегать в магазин…

***

День рождения развивался по своим законам. Гости все приезжали, и когда за мое здоровье были выпиты бесчисленные тосты, а мясо зажарено и съедено, я неожиданно почувствовал, что земля слегка покачивается под ногами. На землетрясение это не было похоже, и я с недовольством отметил, что все-таки, видимо, выпил больше, чем полагалось. В голове гудело, голоса гостей сливались в ровный шум, подобный морскому прибою, поднимающийся и опускающийся, изредка прерываемый взрывами хохота. Мне захотелось побыть одному, и, достав из кармана пачку сигарет, я побрел к берегу ручья и сел на землю. Некоторое время я боролся с неустойчивостью окружающего пространства, преодолевая желание лечь и заснуть, потом закурил сигарету и вдруг вспомнил, что стал старше еще на год. От этой мысли стало горько: я неумолимо старел, перевалив уже за возраст Христа, мало чего добившись в этой жизни, занимаясь нелюбимой работой, вечерами выслушивая недовольные нотации жены. И так будет год за годом, вернее, уже не будет ничего. Или, почти ничего. Это ведь у Блока была ночь, улица, фонарь и аптека. У меня будет вечный день, духота, обжигающее солнце, домишки барачного типа, выжженная трава и тяжелое чувство сытости, переходящее в икоту.

– Ты чего, слоняра, плохо тебе, что ли? Перебрал?

Это Мишка, спасибо тебе, дорогой, кроме тебя никто даже не заметил, что я исчез.

– Да нет. Все нормально.

– Вот только сказки мне не рассказывай, на тебе лица нет. Что-нибудь случилось? А, может быть, тебе еще сто грамм налить?

– Нет, спасибо. Мне уже хватит, еще машину домой вести.

– Подумаешь, жена отвезет.

– Ох, отвезет. Еще как отвезет. Меня завтра утром ждет маленький семейный скандал.

– А ты выпей еще немного, и не переживай.

– Да не хочу я. Давай лучше посидим.