Кризис добровольчества - [24]

По справедливости надо признать, что недостатка в предупреждениях, и в предупреждениях очень серьезных, не было. В своем продвижении от Харькова до линии Орел – Чернигов малочисленная, растянутая на сотни верст Добровольческая армия несколько раз переживала тяжелые кризисы. Величайшей доблестью и бесконечными жертвами фронт восполнял недочеты организации, сбивал врага, двигался вперед, по пути самоформировался и через некоторое время переживал очередное бессилие. Полковые участки в 25–30 верст протяжением при составе в 800–1000 штыков почитались явлением нормальным…

Неудачное разрешение вопроса об армейских запасных частях побуждало каждого командира полка лично заботиться о пополнениях.

Мы и заботились, как умели, по своему крайнему разумению. Высшие инстанции всегда требовали от командиров возможно большее количество «штыков», то есть бойцов. Для нас, начальников, этот вопрос был тоже самым важным. Без «штыков» мы воевать не могли, а обстановка требовала постоянных боев. Вся совокупность условий побудила меня в первый же месяц по выходе из Харькова сформировать свой запасный батальон и образовать при комендантской роте небольшой мобилизационный аппарат.

Командиром запасного батальона был назначен тот полковник, которого в Харькове я встретил в должности фельдфебеля офицерской роты. Своими знаниями и опытом он принес полку немало пользы.

Батальон мог принять до 800 человек. Каждый строевой батальон имел свою запасную роту, поддерживал с нею тесную связь и всячески о ней заботился. Батальон комплектовался пленными и мобилизованными. И вновь утверждаю, что поставленные в строй солдаты дрались прекрасно. Среди длинного ряда всевозможных подвигов я не могу не вспомнить одного, особенно трогательного своею духовною красотою.

Один из белозерских батальонов был сбит и отходил, преследуемый красными. При отходе через деревню поручик Р. был ранен и упал. К нему подбежал солдат, недавно взятый в плен красноармеец.

– Господин поручик, что с вами? Вставайте. Следом подходят большевики.

– Не могу, у меня перебита нога.

– Ах, грех какой! Я же вас не дотащу.

Солдат был маленький, худенький, слабосильный.

– Пристрели меня, все равно пропадать, да уходи скорее сам…

– Что вы, господин поручик, это невозможно.

Солдат подхватил офицера и потащил в соседний двор.

Втащил в сарай, зарыл в сено. Туда же спрятал свою фуражку и погоны. Хозяин дома – крестьянин – ему помогал и дал взамен фуражки старую шапку. В это время подбежали большевики. С винтовкой в руках и с крестьянской шапкой на голове, солдат удачно разыграл красноармейца, якобы только что зашедшего во двор.

– А что, товарищ, никого здесь нет?

– Никого. Сейчас только осмотрел весь двор.

Притворившись затем больным, он лег у дверей сарая и никого не пропускал вовнутрь.

Через несколько часов деревня снова была взята нами. Первой ворвалась рота, в которой служил поручик Р. Его отсутствие было замечено, и солдаты желали найти своего офицера живым или мертвым.

Р. был найден. Его спас солдат, который к тому же его и не знал.

Как командир полка, я немедленно произвел солдата в унтер-офицеры и выдал ему денежную награду. Как временно командовавший тогда дивизией, наградил героя Георгиевской медалью. Затем поцеловал от имени полка.

Солдат покраснел, сконфузился и сказал слабым голосом:

– Да я ничего такого, господин полковник, и не сделал…

Его лицо и глаза подтверждали его искренность. По-видимому, он не считал, что совершенный им подвиг – подвиг действительно возвышенной души. Крестьянину, хозяину дома, подарили лошадь и два пуда сахара. Он был счастлив…

Что касается пленных и мобилизованных офицеров, то в своей массе они доблестно воевали, а когда приходилось – умирали. Конечно, развращающее влияние революции и большевизма не прошло бесследно, и среди офицеров, впрочем как явление крайне редкое, встречались люди малодушные. Понятно, что моя аттестация относится к строевым офицерам, то есть к тем, кто своей жертвенностью и кровью являл примеры величайшей доблести и патриотизма. В тылах было иное настроение, и наряду с натурами высокочестными встречались люди беспринципные и нравственно опустившиеся.

Офицеры, перешедшие от большевиков или взятые в плен, если они не были коммунистами, решительно никаким репрессиям не подвергались. Все они для испытания назначались рядовыми в строй и после небольшого искуса уравнивались в правах с остальными офицерами полка.

Для характеристики офицеров, служивших раньше у большевиков, приведу два наиболее ярких примера.

Однажды полк вел бой с превосходными силами красных. В тылу у нас находилась река с единственным мостом. Большевики напрягали все усилия, чтобы захватить эту переправу, что поставило бы полк в катастрофическое положение. Батальон, прикрывавший путь к мосту, явно изнемогал. Я снял с отдаленного участка, на котором только что была отбита атака, роту и приказал ей бегом двигаться на поддержку. Рота могла прибыть не ранее 30–40 минут, а в это время уже обнаружилось, что большевики заходят в тыл атакованному батальону. Чувствовалось, что сейчас решится участь не только боя, но и полка. Стрельба с нашей стороны умолкала. Зловещий признак!.. В этот критический момент один из офицеров, взятый незадолго перед тем у большевиков, сорвал свои погоны и стал уговаривать других последовать его примеру и сдаться.