Кризис человечества. Выживет ли Россия в нерусской смуте? - [9]

Наука как самоотверженное постижение истины переродилась в обслуживание общественных интересов при помощи сложнейшим образом построенных ритуалов и неформальных, но от этого не менее циничных и пренебрегающих познанием мира согласований. Это необходимо, но это не является инструментом технологического прогресса. И несмотря на активное освоение существующих технологий, в том числе влияющих на общественные отношения (Интернет, мобильная связь), уникальность глобализации проявилась еще и в практическом прекращении появления качественно новых технологических принципов, то есть в остановке технологического прогресса.

Это вызвано многими факторами, которые будут разобраны ниже, но один из них — изменение механизмов социального успеха. Его достижение в условиях упрощения коммуникаций и резкого роста их масштабов требует прежде всего грамотной социальной коммуникации, умения правильно вращаться в правильно выбранных сообществах, — а поиск истины как таковой лишь отвлекает, отнимает время и силы у этого ключевого занятия.

В результате происходит жесткий отбор: кто-то специализируется на постижении знаний, кто-то — на достижении социального успеха, которое не требует теперь даже простого паразитирования на добываемых кем-то знаниях. Подобная специализация слишком глубока — она отнимает у человека, являющегося по природе относительно универсальным существом, слишком много человеческого.

С другой стороны, мы видим, что знание усложнилось и специализировалось настолько, что процесс его получения и даже усвоения требует от человека слишком больших усилий, практически несовместимых с существенным повышением его социального статуса. Грубо говоря, вы тратите время либо на успех в обществе, либо на получение новых знаний. И на то и на другое одновременно по вполне объективным причинам более не хватает ни времени, ни сил.

Ситуация усугубляется изменением основной функции образования, в том числе и высшего. В силу растущей десоциализации (технологические причины которой описаны выше) ею, как в XIX веке и как в массовом образовании XX века, становится обеспечение покорности, социальный контроль за основной массой населения развитых обществ.

Даже в науке произошло четкое разделение на администраторов, управляющих ресурсами и направляющих исследования, и самих исследователей, непосредственно пытающихся получать новые знания.

В результате знание, наука становятся социально малозначимыми, а подготовка решений, в том числе важнейших государственных, все больше основывается на эмоциях и предрассудках, а не на фактах.

Буквально на наших глазах в последние пятнадцать лет наука трансформировалась из поиска истины в сложный социальный ритуал, красивый и изощренный, но вполне бесполезный с точки зрения общественного развития. На поверхности это ярче всего проявляется в финансировании на основе грантов, требующих заранее предсказуемого результата, в угасании прорывных исследований и в раздувании разного рода «панам» (от торсионных полей до водородной энергетики).

Во всем мире официальная наука превратилась в сложный административный организм, даже в новый социальный уклад — не менее важный для национальных самосознаний, чем социальный уклад французских крестьян в 50-70-е годы XX века, — но в большинстве случаев еще менее полезный.

При этом фундаментальная наука, будучи задушенной или вульгаризированной, больше не восстанавливается. Фундаментальная наука, задушенная Гитлером за длительность и непредсказуемость результата, так и не возродилась в (послевоенной) Германии, несмотря на титанические усилия. После физического вымирания еще уцелевших ученых (не путать с администраторами от науки) погибнет и русская наука времен СССР. И в мире останутся только фундаментальная наука США и отдельные школы, действующие в Великобритании, — маловато для продвижения человечества и вдобавок слишком легко блокируемо глобальными монополиями, далеко не всегда заинтересованными в технологическом прогрессе.

Кризис науки маскирует собой поистине чудовищный факт: наука как таковая перестала быть главной производительной силой. Это шокирует, но это так. Причина проста и фундаментальна: как было показано выше, с началом глобализации (и именно это, а не емс-сообщения и порносайты сделало глобализацию вехой в истории) человечество перенесло центр приложения своих сил с изменения мира на изменение самого себя — в первую очередь, своего собственного сознания.

Предметом труда, подлежащим изменению, все меньше становится окружающий мир и все больше — человеческое сознание. Соответственно, и производство во все большей степени — изготовление уже не материальных предметов или как переходного этапа услуг, но создание и поддержание определенных, в той или иной степени заранее заданных состояний человеческого сознания.

Чтобы менять мир (в том числе и социальную его составляющую), надо было его знать — и наука, обеспечивавшая это знание, была важнейшим инструментом человечества.

Но сегодня надо менять уже не весь мир, но его относительно небольшую и отнюдь не всеобъемлющую часть — самого человека. Причем на современном этапе пока еще даже не всего человека, а лишь его сознание. И соответственно, сфера первоочередной значимости резко сжалась с науки, изучающей все сущее, до относительно узкого круга людей, изучающих человеческое сознание и методы работы с ним.