Кривоногий - [15]

— Проклятый! Где олени?

Эуннэкай вскочил, трясясь всем телом, и схватился за грудь. Наяву, как и во сне, он не мог выговорить ни слова. Ни одного оленя не было видно на площадке. Она была так тиха и пустынна, как будто на ней от сотворения мира не показывалось ни одно живое существо.

— Собака! — сказал Кутувия, нанося ему второй удар. — Каулькай! Каулькай! Вставай! Твой брат отпустил стадо!

Но Каулькай, спавший таким непробудным сном, пробудился ещё раньше окрика. Одним прыжком он очутился на ногах, бросил быстрый взгляд вокруг себя, увидел своих товарищей, погрозил им своим загорелым кулаком и опрометью сбежал по крутому косогору на берег Мурулана, протекавшего внизу.

— Эй-а! Эй-а! — раздались его громкие крики призыва, проникнутые не поддающимся описанию хрипящим звуком, какой издают оленьи быки в пору порозования. Кутувия простоял секунду на месте, потом быстро подобрав с земли шапку, убежал по противоположному направлению, также начиная многотрудный поиск.

Эуннэкай долго стоял на одном месте, держась рукою за грудь. Он никак не мог понять, что случилось. Враждебный дух опять усыпил его ум, чтобы увести от него оленей и погубить его вконец. Не Тенантумгин, а Кэля создал его, Кэля владел им всю жизнь, Кэля унёс его душу в эту туманную ночь и носил её по надземным пустыням, где никогда не бывает дня, и запер его в железный шалаш для того, чтобы тем временем похитить от него стадо. Эуннэкай машинально собрал все вещи, связал их, по обыкновению, в виде плоской и длинной ноши, увенчанной котлом, и уже хотел взвалить на свои плечи, но передумал и положил опять на землю. Надо искать оленей, а за вещами можно будет прийти потом, в другой раз. Эуннэкай поднял посох, забытый Кутувией, и опять осмотрелся вокруг. Жёлтый Утэль, ковыляя на трёх ногах и виляя хвостом, подбежал к нему. Он тоже спал и не успел уйти вместе с кем-нибудь из пастухов, а теперь ластился к Эуннэкаю, как будто выражая сочувствие его горю и обещая посильную помощь. Эуннэкай нагнулся и вытащил ногу Утэля из-за ошейника.

— Пойдём, Утэль! — сказал он. — Станем искать стадо.

Он спустился на Мурулан, но, вместо того чтобы перейти на другой берег, к линии противоположных вершин, как это сделал Каулькай, направился вниз по реке, намереваясь достигнуть большого горного ручья, впадавшего в Мурулан, и, поднявшись вверх по его течению, перевалить через горную цепь и достигнуть истока другой горной речки, Андильвы, стекавшей с противоположного склона. То были высокие места, богатые наледями и вечно обдуваемые ветром, постоянное жительство диких оленей и горных баранов. Они были хорошо знакомы чукотским оленям, которые не раз убегали туда, и Эуннэкай надеялся, что, может быть, и теперь найдёт там своё убежавшее стадо.

После ночного холода и тумана день выдался такой, какого не бывало и в начале июля, в самую жаркую пору лета. Лёгкий ветер, потянувший с востока, увёл все дымные тучи, надвигавшиеся от горевших лесов, захватив по пути и серые облака тумана, нависшие на горных вершинах. Было ясно и тепло. Несколько плоское небо полярного горизонта сияло бледной синевой, не запятнанной ни одним облачком. Солнечные лучи весело переливались в светлых струях речки, бежавшей по камням. Эуннэкай шёл и думал. Что, если стадо убежало совсем и не вернётся обратно? Конечно, Эйгелин не обеднеет от этого: у него есть ещё четыре больших стада. Кутувия уйдёт к старшему брату, Тнапу, но ему и Каулькаю придётся плохо, Эйгелин в гневе страшен. Разве не бросился он с ножом на ламута Чемегу, когда дочь Чемеги, купленная для Кэргувии, убежала ночью в свой родной стан, а Чемега не хотел вернуть калыма, как было условлено? И разве Эуннэкай не видел, как он колотил кольцом от аркана прямо по лицу своего третьего сына, Эттувию, когда у того ушёл немногочисленный "отрывок" от стада.

Впрочем, не за себя лично больше всего опасался Эуннэкай. Пусть Эйгелин бьёт его арканом, пусть заколет насмерть, пусть переломает кости, как чаунцы переломали его старшему брату на Весеннем Торгу, пусть ударит его ножом в грудь, как убивают худого пыжика весною на еду! Он заслужил всё это. Да! Пусть они зарежут его и едят его тело, ибо он заставил их потерять так много священных животных, дающих человеку еду и жизнь!

Но мщение Эйгелина не ограничится им одним. Он прогонит со стойбища старую Нэучкат, и она пойдёт пешком скитаться по пустыне, ибо все олени Каулькая ушли вместе со стадом Кутувии и не осталось ни одного, чтобы запрячь широкие сани и увезти хоть шатёр и три столба, основу людского жилища. Пойдёт Нэучкат по пустыне, питаясь кореньями и дикими травами. Ещё захочет ли какой-нибудь житель дать ей пристанище? И Каулькая прогонит Эйгелин, и никто из соседних владельцев не захочет принять к себе пастуха, который так беспечен, что отпустил стадо. Но у Каулькая крепкие ноги. Он уйдёт на другой конец Камня или туда, где Морской Чаун (Малый Чаунский пролив) наполняется солёной водой во время северного ветра, а потом мелеет, открывая дороги на далёкие пастбища острова Айона, как рассказывают старики, впервые пригнавшие стада с северной стороны на Камень. Уйдёт Каулькай, опираясь на своё копьё, и Эуннэкай больше не увидит его. Сердце Эуннэкая болезненно сжалось. В этом нехитром и незлобивом сердце таилось глубокое, полубессознательное обожание высокого и статного брата, который во всех отношениях мог служить идеалом чукотского "хранителя стад". Эуннэкай забыл и про боль в груди, и про больную ногу и быстро шагал по каменистому берегу, опираясь на посох и свободный от обычной ноши чуть ли не в первый раз. Растительность на берегах реки снова принимала более разнообразный характер. Все кусты, травы и цветы полярной и альпийской флоры поднимали ему навстречу головы, немного утомлённые бездождием и зноем, ибо полярные растения также предпочитают сырость и холод. Из неплотных каменных расщелин выглядывали жёлтые, алые и голубые венчики, которым ещё не дано имени на языке человека, похожие то на незабудки, то на колокольчики, то на лилии. Кочап (полярный одуванчик) поднимал свои жёсткие головки, опушённые белым пухом, похожим на клочок заячьего меха. Жёсткие пучки дикого лука, похожие на стрелы, маленькие кустики макарши, напоминавшие связки полуобдёрганных зелёных перьев, выглядывали среди нежных стеблей "гусиной травы". Дальше абдэри (чемерица) протягивала широкие листья, под которыми прячутся злые духи, когда Тенантумгин ударяет копьём в основание неба, производя гром. Белые цветочки попокальгина расстилались по земле. Колючий шиповник смыкался непроходимой чащей прямо поперёк его дороги, путая свои иглистые ветви с корявыми побегами низкорослого ольховника и с тальником, проникающим всюду.