Критская Телица - [54]

— Почему?

— Так уж вышло. Мы теперь, благодарение государыне, числимся морскими лазутчиками, работающими ради общего блага. И родимые — твои родимые экипажи, полагаю, будут старательно воротить нос, повстречавши «Левку» среди морских хлябей.

— Это безумие! Миопарону видели возле Тринакрии, наверняка запомнили! Получается, о задуманном деле узнает целый флот?

— Ничуть не бывало.

— Поясни.

— Видишь ли, отныне во Внутреннем море орудуют два совершенно одинаковых судна: дерзкий финикийский пират, похищающий женщин и увозящий их в неизвестном направлении, и «Левка» — разведывательная галера, построенная тем же мастером, на той же верфи — сестра-близнец подлой, разбойничьей миопароны. Военная хитрость, столь свойственная царю Идоменею. Пускай неприятель поломает себе голову над неуловимостью подлого сидонца, который горазд объявляться в нескольких местах сразу. А доблестные лазутчики станут под шумок заниматься важнейшим делом, требующим величайшей тайны и скрытности.

Расенна примолк на секунду-другую и закончил:

— Сие утешительное известие завтра объявят на ухо каждому капитану, келевсту и кормчему государева флота...

Этруск устало зевнул.

Велел выбирать якорь.

Теплый ветер, зарождавшийся далеко на юге, среди прокаленных добела, испепеленных солнцем ливийских пустынь, резво гнал миопарону к возносившейся над морем голой скале — несравненному логову, надежному укрытию.

Движение воздуха не разгоняло зноя, а лишь усиливало его. Ни облачка не мелькало в бездонной глубине звездного неба. Шипели волны, рассекаемые острым форштевнем, иногда негромко хлопал парус, отвечая очередному порыву, мерно и редко поскрипывали кожаные уключины — судно шло под четырьмя парами весел, в прогулочном темпе, ибо остальную работу проделывал Эол.

Свободная смена гребцов и весь экипаж, за вычетом капитана, мирно спали, там и сям расположившись на войлочных подстилках, укрывшись толстыми плащами, — ибо сколь ни велико ночное тепло, а дремать обнаженным посреди открытого моря навряд ли стоит.

Расенна лежал на боку, бодрствовал и предавался раздумьям.

Вернее, воспоминаниям.

Приятным и возбуждающим.

* * *

Предводитель пиратов успел овладеть Неэрою трижды, и без устали трудился бы до самого утра, но распоряжение царицы прозвучало недвусмысленно: чтобы на рассвете и духу наемников не было в критских водах. Жаль, подумалось этруску, право слово, жаль...

«Хорошую шлюшку добыли, осьминог оплети да выпусти! Не знаю, как там они с государыней сойдутся-слюбятся, но только, сдается, мужчины ей тоже весьма ко двору, ежели я в этом хоть каплю смыслю. Впрочем, — резонно рассудил этруск, — Арсиноя ведь и сама из таких...»

Бока и плечи кое-где немного саднили. Обезумевшая от страсти Неэра визжала, кусалась и немилосердно царапала старательного любовника. Второе соитие последовало за первым почти сразу — едва миновало несколько минут. Расенна, изголодавшийся по женщине, воспрял с неменьшей силой, а царевна еще не успела окончательно придти в себя, и отдалась поистине всецело.

Не миндальничавший более этруск обладал восхитительной пленницей что было силы. Безжалостно ударял в нежный женский лобок собственными косматыми чреслами. Достигал естественной, природою поставленной препоны.

Царевна ответила болезненным вскриком, но не стала вырываться, а лишь наполовину выпрямила ноги, дабы удлинить расстояние, проходимое этруссковым бивнем. Тогда Расенна сменил незамысловатое поступательно-возвратное движение на вращательно-поступательно-возвратное, осторожно прищемил зубами нежную мочку девичьего уха, вытянул Неэре соски и некоторое время спустя вновь изверг изобильные потоки жаркого семени.

К обоюдному и несомненному восторгу.

Третье совокупление состоялось часом позднее.

Предшествовала ему игра продолжительная, озорная и беззастенчивая.

Невзирая на большую одаренность, Неэра была, по сути, весьма неопытна. И даже не подозревала, к примеру, сколь разнообразное применение могут обретать уста.

Расенна же явил чрезвычайную настойчивость именно в этом смысле. Только внезапный ливень слез и пронзительный крик: «Я государыне скажу!» поумерил его притязания.

Не беда, решил этруск, повзрослеет — поумнеет. Чем гарпии не шутят, вдруг и впрямь донесет? И, по чести говоря, нельзя же эдак вот, с ходу невозможных тонкостей требовать...

Расенна счел за благо вернуться в уже исследованную и покоренную местность, забрался поглубже и вынырнул только полчаса спустя, доведя любовницу до полного и совершенного неистовства. Неэра прильнула к пирату, обвила руками, обхватила ногами; лоно царевны буквально чмокало в ответ на каждое устремление вперед либо назад.

Потом оба лежали бок о бок, обессиленные и вполне довольные друг другом.

Но время шло, клепсидра позванивала, небо за окном вызвездило.

Расенна успел ополоснуться на дорогу, поцеловал Неэру ласково, как давно уже никого не целовал, пожелал прелестной пленнице блистательных удач и откланялся, поспешая выбраться из дворца и достичь гавани в назначенный срок.

«Доброе слово и дельфину приятно, — думал этруск. — Не растай девочка от моей любезности да учтивости, досталась бы, пожалуй, Рефию на обработку... Надо и впредь расшаркиваться и в лепешку разбиваться — глядишь, и поживимся...»