Критика цинического разума - [47]

поверхности не позволяют лучу дойти от источника света до его дей­ствительного адресата? На языке вольных каменщиков XVIII века препятствия, которые мешают распространению света знания или блокируют его, имеют три названия: суеверие, ошибка, незнание. Их называли также тремя «монстрами». Эти монстры были реаль­ными силами, с которыми нужно было считаться и которым Просвещение собиралось бросить вызов, чтобы одолеть их. В наивном порыве ранние просветители выступали под знаменем своей светоносной борьбы против этих сил и требовали не вставать на их пути.

Однако они обрели своим противником и «четвертого монст­ра», самого серьезного и самого тяжелого врага, который недоста­точно ясно виделся их взору. Они атаковали власть имущих, но не их знание. Они неоднократно упускали возможность систематичес­ки исследовать знание властвующих о власти, которое всегда обла­дает двойственной структурой: во-первых, это знание о правилах, на которых строится искусство властвовать; во-вторых, это знание о нормах общего сознания.

Сознание власть имущих и есть та «отражающая плоскость», которая определяет, куда пойдет и как будет распространяться свет Просвещения. Таким образом, на самом деле Просвещение в пер­вую очередь приводит в состояние «рефлексии» власть. Она реф­лектирует в двояком смысле слова — рассматривает саму себя и отражает свет Просвещения, направляя его обратно.

Власть имущие, если они не отличаются «одним только» высоко­мерием, вынуждены, обучаясь, ставить себя между Просвещением и его адресатами, чтобы воспрепятствовать распространению нового «знания-силы» и возникновению нового субъекта «власти-знания». Государство должно знать истину, прежде чем подвергнуть ее цен­зуре. Трагедия старой социал-демократии состояла в том, что из сотни значений, которые имеет формула «знание — сила и власть», она поняла лишь очень немногие. Она хронически не осознавала, каково то знание, которое действительно дает власть, и какой властью надо быть, чтобы достичь знания, расширяющего власть.

Представители французского консерватизма и роялизма XIX и XX веков частенько рассуждали, пребывая в расстроенных чувствах, о том, как можно было «избежать» революции 1789 года. Эта реак­ционная болтовня имела, по крайней мере, один очень интересный аспект; монархический консерватизм попал в самый нерв циничес­кой политики правящих властей, проходящих школу Просвещения. Ход мысли был весьма прост: если бы монархия полностью исполь­зовала свой потенциал реформ, если бы она научилась более гибко обходиться с реалиями буржуазного экономического строя, если бы она сделала новую экономическую науку основой своей хозяйствен­ной политики и т. д., то, вероятно, все и не произошло бы таким образом, каким оно произошло. Роялисты, будучи людьми интелли-

гентными, могли первыми согласиться с тем, что Людовик XV и Людовик XVI, допустившие множество ошибок и продемонстри­ровавшие политическое бессилие, тоже отчасти повинны в катастро­фе. Но по этой причине роялисты никоим образом не собирались отказываться от идеи монархии как таковой, потому что с полным основанием допускали возможность существования «деспотии, спо­собной к обучению». Пустая в политическом плане голова Франции XVIII века допускала, что власть знания может иметь какой-то центр вне монархии.

Если приглядеться, то окажется, что цепь подлинно революци­онных событий началась с трогательного и удручающего лицедей­ства: власть в последний момент попыталась приблизиться к тому знанию о проблемах, которое существовало у народа, чтобы еще раз взять в свои руки ускользавшие бразды правления. В этом был смысл тех знаменитых «жалобных тетрадей», которые в преддверии рево­люции по указу короля требовалось составить в каждой общине и городке, сколь бы отдаленными они ни были, чтобы «на самом вер­ху» узнали наконец, в чем состоят действительные нужды и жела­ния народа. В этом действии патриархального смирения, когда на­род сыграл свою роль с великой надеждой и политически-эротичес­ким биением сердца, монархия призналась в том, что она нуждается в обучении. Она дала понять, что отныне намеревается стать также центром того знания и тех политических потребностей, отделение которых от нее и присоединение к революционному центру она тер­пела слишком долго. Но именно этим шагом королевская власть привела в движение вызвавшую революцию лавину причин, остано­вить которую с помощью средств, имманентных системе, оказалось невозможно.

В великих континентальных монархиях XVIII века сложился иной стиль правления — «патриархальное просвещение». Монар­хии Пруссии, Австрии и России возглавлялись людьми, обнаружив­шими желание учиться. Так, говорят о петровском, фридриховском и иосифовском просвещении, тогда как о людовиковском просвеще­нии при всем желании говорить невозможно. В странах «просве­щенного деспотизма» осуществлялось полуконсервативное плани­рование прогресса сверху; в конечном счете именно от него исходит импульс, породивший современные идеи планирования, которые повсеместно пытаются связать максимум социальной стабильности с максимумом расширения власти и производства. Современные «социалистические» системы все еще функционируют полностью в стиле просвещенного абсолютизма, который, однако, именуется «демократическим централизмом» или «диктатурой пролетариата» и тому подобными пустыми словами.