Критический эксперимент 2033 - [2]

«Улетаю на запад по важному делу. Примерно неделю не буду. Если через месяц не вернусь, значит, погиб».

Семье, с которой он не попрощался, он оставил письмо:

«Жена моя, дети, внуки! Срочное и важное дело. Не буду врать: опасное. Молитесь за меня и желайте успеха. Вынужден был взять долю нашей семьи из общинной копилки, но не больше, и вы общине ничего не должны. Ещё что-то сказать не имею права. Ваш муж, отец, дед Евгений».

Уже в полёте он с некоторым юмором подумал, что через пару дней была его очередь идти в Постол охранять волостную канцелярию. Ведь первым указом императора и Сейма было введено деление России на губернии, уезды, волости и города, гарантировано всеобщее вооружение граждан и самоуправление общин, и было оговорено, что в волости или в городе до ста тысяч человек есть один и только один имперский чиновник с одним солдатом охраны, который командует гражданами, поочерёдно охраняющими казну и канцелярию. Всё остальное должно было делать самоуправление. Из этой системы были выведены лишь маленькие имперские зоны, часть из которых была объявлена запретными, и большая зона Раковой опухоли.

* * *

Жетон полноправного гражданина давал право летать повсюду, кроме запретных зон, без предупреждений и без других официальных формальностей. Четвёртая заправка была недалеко от границы Раковой Опухоли. Резервация объявлена запретной зоной. Поэтому вблизи заправки стояла комендатура с красным флагом Российской империи и с целым взводом солдат около неё. Давно уже Евгений не видел сразу нескольких чиновников и много солдат в одном месте. Но здесь действительно реальная опасность: из зоны никого не выпускали… или, вернее, выпускали очень немногих по спецпропускам, потому что в зоне было несколько маленьких анклавов, содержавших важнейшие объекты. А вот пройти в зону имел право любой, даже преследуемый преступник, объявленный вне закона, если ему посчастливилось избежать пуль граждан.

Евгений зашёл к коменданту, будучи готов расстаться с палладийками и всё равно без уверенности в успехе, но оказалось, что на него уже выписан пропуск.

Около границы резервации стрекозу обстреляли. Видимо, «шалили» новоприбывшие салаги, которых ещё не успели перебить «деды». Про «дедов» ходили легенды вне зоны. Эти россказни сходились в одном: «деды» уже не стреляют зря, но убить любого и по любой разумной для них причине готовы всегда. Стрекозу, явно без груза, «деды» подбивать не стремились: вот поймать её на земле и захватить целенькой они были не прочь.

Развалины бывшей Москвы выглядели ужасно. Евгений вёл стрекозу с помощью унаследованной от старых времён системы Глонасс, впрочем, новой Россия пока что не собиралась создавать. Евгений помнил белокаменное здание университета, теперь на месте дворца науки была груда развалин, среди которых виднелись обломки стен и колонн. В ответ на постоянные сигналы с паролем последовала морзянка, приглашающая сесть к северу от руин, и там загорелись посадочные огни.

Неулыбчивые военные сверили данные биометрии Евгения с записанными у них и пропустили. «А если бы вместо меня другой прилетел?» — вырвался неуместный вопрос. «Ему было бы два пути: или к нам, людей у нас мало, или в могилу», — ответил старший. «Если я через месяц не вернусь, что будет со стрекозой?» — «Вернём твоей общине за плату, если будет возможно. У нас стрекоз хватает. И больше не трепись. Иди, куда ведут. Если обосрёшься, возвращайся сразу же, и можешь улетать к чертям собачьим. Но горючки мы тебе не дадим».

Среди развалин вилась узенькая тропочка. Она упиралась в стальную дверь, явно сваренную уже после разрушения университета. По ней Евгений спустился в подвал, прошёл ощупью шесть перегонов по неосвещённой полуразрушенной бетонной лестнице и оказался перед дверью, на которой светилась красная кнопка. Пути назад не было. Раз уж пришёл, надо входить. И Евгений нажал кнопку сигнала.

2. Критический центр

Через пару минут после звонка дверь открылась, в лицо ударило ярким светом, а изнутри пошёл тёплый воздух, отчего всё вокруг заволокло туманом.

— Евгений Анатольевич?

— Я.

— Заходите, Олег Олесьевич ждёт Вас с момента, когда охрана сообщила о Вашем приземлении. Надеюсь, стрекоза не повреждена?

— Нет, всё в порядке. Около границы какие-то идиоты дали пару очередей, но в молоко.

Внутри воздух был несколько спёртый: видимо, система кондиционирования и вентиляции уже действовала плоховато. Старая дубовая мебель… На фотоснимках Юрия Николаевича столы были пластиковые, стандартные. Видимо, когда начался крах, местные спасли часть вещей и архивов из гибнущего университета. А потом часть университета захватили демсоюзовцы, а нацболы расстреляли демшизу вместе со зданием ракетами. Словом, памятник того времени, когда умирающие экстремисты остервенело убивали друг друга, будучи изолированными в кольце карантина. Сколько помнил Евгений по Переславлю, местная самооборона и местное самоуправление в коренной России начали создаваться почти сразу после начала эпидемии в Москве. То, что болезнь не заразная (если, конечно, не есть трупы умерших от рака, не пить заражённую воду и так далее) выяснили не сразу, но и после этого карантин не сняли. На территории Москвы и ближнего Подмосковья творилась полная голубятня: те, кто совсем недавно были невинными голубками, яростно клевали и мучили друг друга. А понятия абстрактного гуманизма очень быстро заменились на жестокие, но разумные, правила полевой медицины. Тем более, что по рекам рак дошёл до Самары, опустошив Рязань, Нижний, Казань и ещё несколько городов. Там смертность от болезни была гораздо меньше, но в мегаполисах у людей в критической ситуации начинали действовать разрушительные этологические инстинкты перенаселённой популяции, которая должна самоочиститься, и в результате на месте мегаполисов ныне стали города в пятьдесят — сто тысяч жителей.