Кристиан Ланг - человек без запаха - [20]

Пять с половиной лет Ланги терпели жизнь в предместье. Потом переехали обратно в центр, в квартиру на Петерсгатан. Нам с Лангом исполнилось шестнадцать, мы тогда перешли в гимназию и вечером перед их отьездом в последний раз сидели в его комнате, вспоминали прошлое и клялись друг другу в дружбе. Было уже за полночь. Окна комнаты располагались с торца дома, и мы увидели, как через соседский сад, шатаясь, возвращается домой Эстелла. Она уезжала в Массачусетс по обмену и ходила прощаться с друзьями. Она порядочно надралась и, вероятно, обкурилась гашиша или марихуаны, потому что, дойдя до большой ели, стоявшей посреди соседского участка, она остановилась, не глядя по сторонам, сняла брюки и села пописать. Был август, полнолуние, она сидела на корточках спиной к нам, и я подумал, что никогда не видел ничего красивее, чем ее белый зад. Когда я обернулся, то увидел, что Ланг смотрит на нее так же напряженно, как и я, но в его взгляде была нежность, смешанная с отчаянием.

Ланг вернулся в центр города и быстро обзавелся новыми знакомыми. Его по-прежнему не любили, к нему вообще вряд ли кто-нибудь хорошо относился, только теперь стало ясно, что он обладает редкой харизмой: порой его окружение скорее напоминало придворных, нежели таких же, как он, подростков. И в дальнейшем, чтобы сохранить нашу дружбу, мне приходилось ездить в город на трамвае или автобусе, потому что Ланг больше никогда не приезжал к нам в предместье.

В конце следующего лета красавица Эстелла вернулась из Америки. Меня пригласили отметить ее приезд на частный остров семьи в Поркале. Тогда я ничего особенного не заметил, разве что курила она больше, чем обычно. Осенью Эстелла заболела в первый раз. Я часто бывал у Ланга и хорошо помню, как развивались события. Поначалу во время самого обычного разговора она то и дело позволяла себе какие-то грубые сексуальные намеки. Ближе к концу осени Эстелла стала все больше напоминать загнанное животное. Иногда она мыла голову, красилась, надевала самые лучшие джинсы и свитер, словно собиралась уходить. Но через час снова шла в душ и все смывала, потом искала другую одежду и бормотала про себя какие-то угрозы — по крайней мере, так нам с Лангом казалось. В конце концов она оставалась дома, и, когда я, уходя, оглядывался на их окна, она сидела на подоконнике, курила и смотрела на меня невидящим взглядом. Она перестала ходить в школу, вместо этого целыми днями шаталась по городу, просаживала деньги в барах за игровыми автоматами и выслушивала грязные намеки опустившихся мужиков. Мать Кристель со свойственной ей энергией пыталась вернуть дочь к жизни, советовалась с учителями и между делом пробовала вновь пробудить интерес дочери к фигурному катанию и игре на скрипке. Но Эстелла только все больше уходила в себя. Она перестала за собой следить, от нее пахло потом, волосы ее свалялись, а под ногтями на руках и на ногах была грязь. Весь январь она неподвижно лежала на кровати и вставала только затем, чтобы посидеть за ужином, вяло ковыряясь в своей тарелке, или же подходила к окну покурить. Уже тогда мы с Лангом довольно серьезно обеспокоились. А однажды, когда я пришел, Эстеллы не было. Ланг сказал только: «Ее увезли».

Я не имел ни малейшего представления о том, что спровоцировало болезнь Эстеллы. Может, в тот год с ней что-то случилось в Америке: наркотики, изнасилование или что еще, — сама Эстелла никому ничего не рассказывала, ни Лангу, ни мне, ни психотерапевтам. Да и в семье в общем все было нормально, хотя Кристель и Стиг Улоф оказались беспомощны перед лицом очередного кризиса, который Эстелла переживала в ту зиму. Кристель, как я уже говорил, развила бешеную, но бессмысленную деятельность, а Стиг Улоф вообще устранился. Он не мог смотреть, как его дочь превращается в грязное уродливое существо, и ничего не мог поделать со своей женой, хотя наверняка понимал, что ее старания все только портят. В квартире на Петерсгатан у Стига Улофа был небольшой кабинет рядом с гостиной, отделенный лишь тонкой стеклянной дверью, и там он сидел, в белой рубашке с закатанными рукавами, спрятавшись за толстой кипой судебных документов, а на столе в пепельнице дымилась его трубка. Однажды морозным январским вечером, за несколько дней до того, как Эстеллу увезли, Ланг вошел к отцу и сказал, что он должен вмешаться, что его отцовский долг — остановить Кристель и найти Эстелле врача. Я стоял в прихожей и надевал куртку, собираясь уходить, поэтому мне было видно, как Стиг Улоф посмотрел на Ланга — сперва бесконечно устало, потом отчужденно и холодно, после чего встал из-за стола, подошел к окну, постоял там, глядя на ледяную, покрытую снегом Петерсгатан, и, не поворачиваясь, очень тихо сказал: «Я не знаю, что мне делать».

Почти все, что я здесь рассказал, да и не только это, Ланг поведал Сарите за несколько ясных, но ветреных весенних дней, когда они навещали Эстеллу, а потом скрывались от людей в гостинице небольшого городка где-то в центре Финляндии.

11

Было холодное апрельское утро, когда Ланг и Сарита кинули чемодан с вещами в багажник «селики» и отправились на север. За несколько недель до этого, теплым и погожим субботним вечером, у Ланга зазвонил мобильный. «Здравствуй, это мама, — услышал Ланг по-прежнему бодрый голос. — Знаешь, Эстелла опять заболела». Ланг так и застыл с телефоном в руке. Он выглянул в окно: как всегда, напротив, этажом ниже, перед телевизором сидел незнакомый сосед. Ланг поднял глаза и увидел светлое и дрожащее вечернее небо. Сарита спросила, что случилось. Ланг не ответил, но тем же вечером сказал, что его сестра больна и он не видел ее уже несколько лет.