Криптономикон, часть 1 - [163]

Роот думает, что лодка — как туннель, пробуренный в морской воде и тесно заставленный оборудованием. Каюта (если это можно так назвать) — самое большое открытое пространство, которое Роот на ней пока видел. Здесь почти что можно вытянуть руку, никого не задев и не повернув ненароком штурвал или рубильник. Есть даже деревянная мебель и кожаная занавеска, отделяющая каюту от коридора. В первый миг он принял ее за какую-то каптерку, но, оглядевшись, понимает, что это лучшее место на лодке: личная каюта капитана. Догадка подтверждается, когда Бек отпирает ящик и достает бутылку арманьяка.

— У завоевателей Франции есть свои привилегии, — говорит Бек.

— Да, — замечает Роот, — пограбить вы, ребята, умеете.

Лейтенант Рейган вернулся, тычет в Шафто стетоскопом, который предварительно, похоже, выдержали в жидком азоте. «Кашляй, кашляй, кашляй!» — твердит он. Наконец убирает инструмент.

Что-то мешается в ногах. Шафто хочет приподняться на локте и впечатывается мордой в раскаленную трубу. Придя в себя, осторожно приподнимает голову и видит, бля, целую скобяную лавку. Эти гады заковали его в кандалы!

Он укладывается обратно и получает в рожу болтающимся окороком. Сверху небосвод из труб и кабелей. Где он видел такое раньше? На рифе возле Йглма, вот где. Только эта лодка освещена, не тонет, и на ней полно немцев. Немцы спокойны и неторопливы. Никто из них не истекает кровью, не кричит. Черт! Лодка кренится, и гигантская кровяная колбаса лупит его в живот.

Он оглядывается, пробует сориентироваться. Кроме висящего мяса, почти ничего не видно. Каюта — шестифутовый отсек, узкий проход посередине зажат койками. На противоположной — грязный парусиновый мешок.

К черту все. Где ящичек с малиновыми пузырьками?

— Забавно читать радиограммы из Шарлоттенбурга, — говорит Бек, переводя разговор на расшифровки, которые разложены по столу. — Можно подумать, их писал этот еврей Кафка.

— Почему?

— Похоже, там не верят, что мы вернемся живыми.

— Что навело вас на эту мысль? — спрашивает Роот, стараясь не слишком явно наслаждаться арманьяком. Когда подносишь бокал к носу и вдыхаешь, аромат почти заглушает запахи мочи, блевоты, тухлятины и дизтоплива, которыми лодка пропитана на молекулярном уровне.

— Нас торопят с информацией о пленных. Вы их сильно заинтересовали, — говорит Бек.

— Другими словами, — осторожно произносит Роот, — от вас требуют, чтобы вы допросили нас прямо сейчас.

— Верно.

— И послали результаты по радио?

— Да, — кивает Бек. — Однако на самом деле мне надо думать о том, как выжить. Скоро взойдет солнце, и нам придется туго. Вспомните: перед тем как я вас потопил, ваш корабль передал координаты. Сейчас нас ищут все корабли и самолеты союзников.

— То есть если я не стану запираться, — говорит Роот, — вы сможете скорее заняться нашим спасением.

Бек пытается сдержать улыбку. Его тактика была грубой и очевидной с самого начала, и Роот ее уже разгадал. Вся эта история с допросом смущает Бека куда больше, чем Роота.

— Предположим, я скажу вам все, что знаю, — говорит Роот. — Чтобы послать это в Шарлоттенбург, вам придется вести передачу в надводном положении несколько часов кряду. Пеленгаторы засекут вас в первые несколько секунд, и все эсминцы и бомбардировщики в радиусе тысячи миль устремятся к вам.

— К нам, — поправляет Бек.

— Верно. Значит, если я и впрямь хочу остаться в живых, мне лучше придержать язык, — говорит Роот.

— Ты это ищешь? — спрашивает немец со стетоскопом. Шафто знает, что он не настоящий врач, а просто тип, которому доверили аптечку. Так или иначе, в руках у него оно. Оно самое.

— Дай! — Шафто слабо тянется к пузырьку. — Это мое!

— Вообще-то это мое, — поправляет медик. — Твое у капитана в каюте. Но я могу поделиться с тобой своим, если будешь отвечать на вопросы.

— Иди в жопу, — говорит Шафто.

— Отлично. Отложим на потом.

Медик кладет полный шприц с морфием на противоположную койку, так что Шафто может его видеть между двумя копчеными колбасами, но не может взять. И уходит.

— Почему у сержанта Шафто был при себе немецкий пузырек с морфием и немецкий шприц? — Бек изо всех сил старается вести якобы разговор, а не допрос, однако напряжение явно чрезмерно, и губы сами складываются в улыбку. Это улыбка побитого пса. Рооту становится немного не по себе, поскольку от Бека зависит, чтобы все на лодке остались живы.

— Для меня это новость, — признает Роот.

— Морфий строго контролируется, — продолжает Бек. — На каждом пузырьке есть номер. Мы сообщили номер пузырька в Шарлоттенбург, и там скоро узнают, откуда он взялся. Хотя нам могут не сказать.

— Отлично. Это на время их отвлечет. Почему бы вам не вернуться к управлению лодкой? — советует Роот.

— Сейчас затишье перед бурей, — говорит Бек, — и делать мне особенно нечего. Вот я и пытаюсь удовлетворить свое любопытство.

— Нам капец, да? — спрашивает немецкий голос.

— M-м? — отзывается Шафто.

— Я сказал, нам капец! Вы взломали «Энигму»!

— Какую «Энигму»?

— Не прикидывайся дурачком, — говорит немец.

У Шафто мурашки бегут по коже. Именно так в его представлении должен вести себя немец, прежде чем начать пытки.

Шафто делает вялое, придурковатое лицо, как всегда, когда хочет позлить офицера, и перекатывается на бок, насколько это возможно при скованных ногах. Он ожидает увидеть эсэсовца с орлиным носом, в черной форме, перчатках и сапогах, с черепом на нашивках, с хлыстом и, быть может, тисками для больших пальцев.