Криминология. Теория, история, эмпирическая база, социальный контроль - [25]

Как всегда, во все времена и во всех странах, относительно устойчива доля рецидивной преступности. Это удивительное постоянство при всех изменениях уголовной юстиции послужило одним из обоснований «кризиса наказания». Подробнее об этом – в заключительной (IV) части нашей монографии.

В целом прослеживается тенденция роста «пьяной» преступности в 1987–1994 гг. (с 28 до 41 %) с последующим снижением до 19,5 % в 2006 г. Особенно высок удельный вес убийств (71–78 %), причинения тяжкого вреда здоровью (74–80 %), изнасилований (70–78 %), хулиганства (72–75 %), совершенных в состоянии алкогольного опьянения. Заметим, что до 1917 г. удельный вес «пьяной» преступности был значительно ниже (в среднем 11 %, по данным М. Н. Гернета), равно как и в 20-е гг. XX столетия (6–15 %).

Незначительна доля лиц, совершивших преступления в состоянии наркотического и токсического опьянения (0,2–0,9 %) или же страдающих наркоманией (в среднем 0,2 %). Только привычной толерантностью (терпимостью) к потребителям алкогольных напитков и официальной идеологией «войны с наркотиками» можно объяснить столь «несправедливое» отношение официоза и mass-media к потребителям наркотиков (образ хищного преступника) по сравнению с традиционными для России пьяницами.

Более подробные сведения о различных видах преступности в России будут представлены в соответствующих главах части III настоящей книги.

Глава 4 Механизм индивидуального преступного поведения

Социум выбирает из психогенофонда.

В. Леви

§ 1. Существует ли «личность преступника»?

В большинстве отечественных учебников имеются разделы (главы), посвященные «личности преступника». В зарубежной криминологической литературе социологического направления такой термин, насколько мне известно, отсутствует и не обсуждается. Впрочем, в современных цивилизованных странах вообще не принято употреблять такие слова, как «пьяница» или «алкоголик» (говорят: «у X. есть проблемы с алкоголем»), «наркоман» («у Y. проблемы с наркотиками»), «преступник» («у Z. проблемы с законом»). Можно сколь угодно иронизировать по поводу их «политкорректности», «так называемой демократии», но уважение к любой личности «там» впитывается с молоком матери.

В отечественной криминологии существуют два основных подхода к проблеме личности преступника. Одни ученые активно отстаивают «личность преступника» как «качественно отличную от личности других граждан»,[144] и определяют ее как «совокупность социально-демографических, социально-психологических, нравственных и правовых свойств, признаков, связей, отношений, характеризующих лицо, совершившее преступление, влияющих на его преступное поведение».[145] К числу сторонников этой точки зрения принадлежат, в частности, В. Н. Бурлаков, А. И. Долгова, Н. Ф. Кузнецова, Н. С. Лейкина, Г. М. Миньковский и др.

Но ряд авторов отрицают существование особой «личности преступника» (Ю. Д. Блувштейн, Я. И. Гилинский, И. И. Карпец, А. М. Яковлев и др.). При этом они исходят из следующих соображений.

• Уголовный закон изменчив в пространстве и во времени, нет преступлений sui generis, per se. Что происходит с «личностью спекулянта» или с «личностью тунеядца» при декриминализации этих деяний? А откуда взяться личностям лжепредпринимателя или «фиктивного банкрота», когда до 1997 г. не было таких составов преступления?

• Если следовать букве уголовного закона, то, как уже отмечалось выше, получится, что все (или почти все) люди в течение жизни совершают уголовные преступления. Значит все обладают «личностью преступника»? Но тогда – в чем их качественное отличие от «непреступников» (не существующих в реальности)?

• Никто никогда не назвал ни одного личностного свойства, признака, качества присущего только «преступнику» (или же только «непреступнику»). Злость, агрессивность, ревность, злопамятство, грубость, вспыльчивость, алчность и т. д., и т. п. могут быть присущи в той или иной степени каждому человеку, в том числе никогда не привлекавшемуся к уголовной ответственности.

Очевидно, в основе попыток найти специфические свойства преступников, присущие только «им» и отличающие «их» от законопослушных «нас», лежит древнейшее стремление людей отграничить «своих» (хороших, близких, родных) от «чужих» (плохих, подозрительных, опасных). «"Мы" это всегда «люди»… тогда как «они» – не совсем люди».[146]

Образ преступного человека, подлежащего жесточайшим наказаниям, конструируется общественным сознанием и властью в назидание другим, чтобы другим неповадно было. «Идея качественного, существенного отличия преступника от остальных людей, персонификация зла, меняя свое обличье, остается одной из самых устойчивых социально-психологических категорий… Устойчивость такой тенденции заставляет предположить, что создание концепций личности преступника, их постоянная модификация, их неуклонное возрождение после очередного опровержения вызываются к жизни какими-то определенными социальными потребностями и объективно служат социальным целям».[147] И цитируемый автор – А. М. Яковлев – называет главные из этих потребностей и целей. «Чем больше совершенства приписывается господствующим социальным условиям, тем порочней выглядит личность преступника, свободного выбрать добро, но избирающего зло… Чем более безупречным представляется общество, тем более порицаемым и порочным выглядит преступник. В этом случае все социальные беды, несчастья и просчеты, конфликты и противоречия общества можно объяснить моральными пороками, злой волей определенной категории людей. Козел отпущения меняет свое обличье, но его функция воспроизводится вновь… И если по своей явной, открыто провозглашаемой функции он (преступник. –