Криминальная история - [60]

От одного вида широченных лампасов Душу, что называется, совсем «накрыло»:

«Сколько ряженых генералов развелось! Раньше такие мундиры носили только военные, милиционеры и прокурорские, а сейчас ведомств, где учреждены эти звания, не счесть, пальцев на руках не хватит! Что за страна?», — резонерствовала Душа.

«Сплошь — генералы, чиновники, писатели, финансисты, аферисты, юристы, воры, прокуроры, судьи и «силовики». И в противовес им — голь: работяги, бездомные, безработные, алкоголики и пенсионеры!

Стоит, как памятник, делает театральную паузу перед тем, как начнет произносить историческую речь, вот только стенографистки не хватает! А знали бы присутствующие, каким оторвой был генерал в молодые годы, ни за что бы, ни поверили? Даже на свадьбе Ивана он оказался единственным, кто затеял «ритуальную» драку с кровопусканием из носа. Перебрав, вероятно, нарзана, с боевым кличем: «Уралан, хальмгуд!!!», — он кинулся на одного щупленького, в кургузом пиджачишке, молодого человека славянской наружности; видимо, форма носа не пришлась ему по нраву. «Хальмгуд» в агрессивных устремлениях его не поддержали, даже воспрепятствовали атаке, но будущий генерал успел-таки отвесить затрещину человеку в кургузом пиджаке, а потом долго вырывался из жесткой хватки следящих за порядком друзей жениха, пытаясь еще раз залепить по неправильному носу! Впрочем, кто не был молод, тот не был глуп!», — философски констатировала Душа.

Как Душа и предполагала, в своей речи генерал больше говорил не о покойном, а о себе и собственном жизненном пути, опуская за ненужностью лишние детали, но четко прослеживая основную канву.

Наконец слово взял друг-оппонент Ивана, и Душа опять насторожилась, ожидая любого подвоха. И не ошиблась в своих опасениях. Друг-оппонент, в своем, общем-то, хорошем выступлении неумышленно или специально, что более вероятно, упомянул о женолюбии покойного. Можно было сказать просто о «жизнелюбии», ведь «женолюбие» у многих наших сограждан, а особливо — согражданок стойко ассоциируется с аморальностью. Но дружок-оппонент всегда завидовал успехам Ивана у женщин, а как-то раз, давно это было, после очередной, дежурной «смены караула» позвонил приятелю и изрядной долей ехидства спросил:

«Вань! Я слышал, у тебя появилась новая подруга? Кто же эта несчастная?»

«Она замечательная! Гораздо лучше меня, и я прилагаю все силы, чтобы меньше ее огорчать. Без нее мне скверно!», — ответил Иван.

«Кукд кун» («девушка» — калм.) очередная из провинции, полагаю? Ты же у нас известный большой друг молодежи!».

«Ты не угадал. «Гергн» («женщина» — калм.), правда, гораздо моложе меня».

«Поздравляю, ты остепенился!», — заявил друг-оппонент, — «Но, все равно, себе не изменяешь, и было бы крайне странно и удивительно, если бы дело обстояло иначе!».

«В моем возрасте привычки не меняют», — скромно сказал тогда Иван Иванович.

Душа Ивана Ивановича, хоть и относилась к своему бывшему «хозяину» с теплотой и пониманием (избежим слова — «с любовью»), не была лишена известной доли самокритики. Она рассуждала:

«Конечно, Иван не был святошей, ему приходилось и подличать, и угодничать, но не по крупному, в пределах разумного. А, назовите мне праведника, который при этой несправедливой, жестокой и бескомпромиссной жизни, проходил, не касаясь ножками земли, облитый елеем, источая сияние и запах амброзии? Главное, что Иван никого не зарезал, не посадил в тюрьму по злобному навету, не пустил по миру голым и босым, не оболгал бесчестно! Что касается незначительных прегрешений, то пусть каждый пороется у себя внутри; не исключено, что после этого он начнет срочно искать мыло, веревку и ближайший чердак.

Это, разумеется, преувеличение: самоубийство — удел умалишенных, отчаявшихся, слабых или слишком совестливых людей! Но, последних, к сожалению, становится все меньше и меньше, и скоро они совсем исчезнут как разновидность gomo sapiens.

А, вот, те, у которых совесть напрочь отсутствует, грубо делятся на две категории.

Души первых обросли жестким хитиновым панцирем, как у крабов или раков, несмотря на все пакости, преступления против морали, отдельных людей и общества, они спят безмятежно, будто младенцы новорожденные. Для них жизнь, которую они ведут, правильная, про иную они просто не знают, или забыли, либо смутно о ней догадываются.

Другие мечутся в горячечном сне, орошая смятую подушку липким потом, кошмары и сердечные перебои их донимают. Но не по причине терзания и мук совести, а из-за банального страха перед расплатой: судебной (долгая отсидка в некомфортных местах, не столь отдаленных) или криминальной (пуля в башке, а тело в засыпанном снегом овраге). И приходится им глушить свой ежеминутный страх игрой в казино, девками и водкой пополам с валидолом. Нелегкая у них жизнь, следует признать! Но, как известно, за все надо платить!

Иван-то был совестливым, но нервничать ему тоже приходилось, и виной тому тяжелый характер жены; где были его глаза, когда она затащила его в ЗАГС?»…

А, тем временем, две выброшенные из квартиры бывшие подруги Ивана Ивановича зашли помянуть его в маленькое, уютное кафе. Непостижимым образом к ним присоединились три других, посетивших накануне морг. Женщины не были знакомы между собой, знали друг о друге лишь понаслышке, но длань Судьбы свела их вместе, в одной точке и в одно время. Необъяснимый феномен, с точки зрения вульгарного материализма. Даже тень ревности или недоброжелательности не пробежала между ними, когда они уселись за один столик; ведь их объединяла память о любимом человеке.