«Криминалистический экстрасенс» Вольф Мессинг: правда и вымысел - [41]

Его благотворительность я, конечно, взял под сомнение, но о том, что рубль все больше и больше обесценивается, я знал. Мой Лазарь Семенович мне уши про это прожужжал. И я попросил Калинского сделать мне одолжение: достать немного золота и бриллиантов. И — о, дурак я, дурак! — какое-то количество долларов.

У Калинского времени всегда было вдоволь. Он рассказывал, что проводит вечера в хороших домах города, где якобы волочится за дамами, скучающими без мужей-фронтовиков. Играл он и в карты и говорил, что ему везет, что он всегда в выигрыше. А вообще-то — как он как-то сооб-щил мне, оглянувшись сперва по сторонам, — он находится в распоряжении правительства для каких-то особо важных поручений.

После моего возвращения с гастролей по Сибири, сопровождавшихся историей с подаренным армии самолетом, Калинский поздравил меня с выпавшей на мою долю честью. Но увидевши мою довольно кислую мину, быстро добавил: «А золхен вей!» А потом еще тише, многозначительно, принятую у нас фразу: «Рука дающего не оскудеет!» И я подумал — он знает, каково у меня на душе!

Когда я через несколько недель после этого вернулся с гастролей по городам Средней Азии, то застал Калинского очень оживленным. Он похвастался, что получил лестное и очень интересное задание: содействовать укреплению советско-иранской торговли. Он в постоянном контакте со смешанной комиссией, обосновавшейся в Туркмении, в городе Мары. С подъемом рассказывал, что уже дважды ездил на перевалочный пункт в Душак на самой иранской границе, и что у него там завелись друзья на той стороне, с которыми он кутил в иранском кишлаке Калезоу. Там нет даже отзвуков войны. Есть все, чего душа пожелает. А цены, цены! — все неимоверно дешево!

Мне Калинский привез в подарок коробку иранских сигарет «Хорасан», обратив мое внимание на изящную упаковку и высокое качество табака.

Воодушевление Калинского особого впечатления на меня не произвело, но одна мысль засела крепко: если так легко перейти границу, то почему там не остаться? Но я, конечно, ничего не сказал.

И я опять много разъезжал и выступал. Совсем вымотался и решил взять двухнедельный отпуск. Тут снова на горизонте появился Калинский. Он привез мне в подарок отличной черной икры из Ирана и рассказал, как весело провел время на той стороне. Я сказал, что ему завидую.

— Но ведь у вас теперь свободное время, — заметил он. — Я обещаю, если вы, конечно, пожелаете, устроить вам поездку на ту сторону.

Мне сейчас тяжело рассказывать, как по-идиотски я попал на эту примитивную удочку. Калинский посоветовал мне сказать в конторе, что я хочу отдохнуть и подлечиться в санатории в Байрам-Али, рядом с Мары. Возражений не было. Администратор оформил путевку и достал билет на поезд. А я действовал как загипнотизированный.

Через два дня после моего приезда в санаторий ко мне явился Калинский. Сегодня, сказал он, в его распоряжении машина с шофером и мы могли бы поехать поужинать. Мы сидели в уютной чайхане, ели хороший плов и пили душистое вино. С нами были два сотрудника Калинского, один туркмен, другой русский, — очень милые, приветливые люди. Мы выпили с Калинским на брудершафт и на обратном пути он сказал, что Душак находится в погранрайоне, куда нельзя без пропуска. Но это пустяки: пропуск он мне достанет.

Через день выяснилось, что с пропуском какая-то задержка, а у Калинского уже назначена встреча с иранцами. Но это не беда, он попросил этого его туркменского друга и тот все за него устроит. Калинский посмотрел мне прямо в глаза и посоветовал захватить с собою деньги и все драгоценности, которые у меня есть. Я понял, что он догадывается о моем намерении покинуть эту чудовищную страну, где человек не хозяин своих, заработанных тяжелым трудом капиталов. Правда, мелькнула у меня мысль, — а не слишком ли рискованна эта затея? — но слишком уж много во мне накопилось. Обида прямо жгла.

Туркмен заехал за мной на неприметной полуторке. В поселке Теджен нас ожидал Калинский, который очень торопился на свою встречу. Он сказал, что надо дождаться вечера и тогда меня поведут в условное место. До темноты я просидел в чайхане, потом подъехал грузовичок и туркмен велел мне залезть в кузов и накрыться брезентом. Просто так — от любопытных глаз. Мы долго тряслись по ухабистой дороге, остановились на каком-то пустыре и пошли по руслу высохшего арыка. В темноте раздавался не то вой, не то душераздирающий детский плач. Это малхемувес, злой дух, охотится за моей головушкой, подумал я и в нерешительности остановился, — а стоит ли идти дальше?

— Пошли, пошли, — сказал мой спутник. — Это шакалы.

Кажется, Абрам говорил о какой-то лесной сторожке, подумал я. Какая тут может быть лесная сторожка, когда вокруг не то что леса, а и кустика не видно? Но тут мы натолкнулись на какую-то хибарку. В ней при свете «летучей мыши» я рассмотрел старика в чалме. Он поздоровался, придвинул мне скамейку и что-то залопотал.

— Он спрашивает, что вам нужно, — перевел мой спутник.

Я сказал, что хочу отправиться в иранский кишлак Калезоу, где у меня назначена встреча с друзьями. Старик опять забормотал.