Крики в ночи - [50]

Больше в течение всего вечера, пока мы ужинали при свечах у нее на кухне, Эстель не упоминала о том, что произошло между нами. Она приготовила вкусное блюдо из яиц и плавленого сыра, и мы ели его маленькими вилочками прямо со сковородки. Вытерев губы и улыбнувшись своей таинственной, как бы существующей отдельно от нее, улыбкой, она сказала:

— Джим, останься на ночь.

Я помолчал, глядя на нее.

— Не могу.

— Я буду вести себя как паинька. Ты не должен думать обо мне плохо. — Она провела пальцами по пламени свечи. — Я такая, как есть.

Я ощутил ее силу, но что-то удерживало меня. Чувство стыда, вины? В пляшущих огоньках, в этом уютном доме, прихлебывая вино, я боролся с искушением. Я не хотел, чтобы Эстель стала для меня чем-то большим, чем просто помощницей. Жажда любви, как и голод, является сильнейшим из чувств. Мне казалось, идет борьба за выживание, как это бывает с брошенными в воду котятами, которые пытаются выплыть. Старухи в Понтобане рылись в мусорных ящиках, искали что-нибудь, что может пригодиться в хозяйстве. Эстель искала любви. Я постарался найти более твердую почву.

— Расскажи мне о Жанне, — попросил я.

Она поколебалась.

— Жанна в Париже. В Сорбонне.

Я ничего не знал о ее дочери. Не считая фотографий светловолосой девочки на камине, не было никаких других признаков ее существования. Но, возможно, в доме у нее была своя комната, которую я еще не видел.

— Она приезжает сюда? На каникулы?

Эстель кивнула:

— Естественно, она видится со мной.

Я прошел в гостиную и вернулся с фотографией Жанны в серебряной рамке. Девчушка со смелыми глазами и короткой прической. Точеный носик и твердый рот, возможно, как у матери, возможно, нет, наверняка сказать трудно.

— Тебе пришлось ее воспитывать одной?

Эстель пожала плечами:

— Само собой разумеется.

— И затем она покинула дом?

— Мы все так поступаем.

— Она часто бывает здесь?

Эстель не хотела говорить о себе. Эта тема, казалось, смущает ее.

— Она приезжает. Гостит. Уезжает. Со всеми детьми так происходит.

Я вернулся к своим собственным проблемам. Она прикоснулась к моим рукам, слегка сжав их, и еще раз осмотрела синяки.

— Ну что ж, они сейчас выглядят не так уж плохо.

— Эстель, ты уже очень помогла мне однажды. Когда мы ездили к Элореану. Ты поедешь со мной еще раз?

— Куда?

— Узнать правду у Ле Брева.

— Думаю, не смогу.

Я отодвинул стакан и поднялся. Я понял, что нужно уходить. Часы показывали одиннадцать, я окреп и чувствовал себя почти нормально.

— Куда ты? — спросила она в тревоге.

— Назад в Сен-Максим.

— Джим, останься со мной, пожалуйста. Тебе не надо ехать туда сегодня, в таком состоянии.

Предложение звучало заманчиво. Мы были двумя ищущими людьми, могли дать и взять, но желание прошло. Не сегодня, не сейчас.

— Почему ты не хочешь остаться?

— Мне нужно подумать, обмозговать кое-что, — сказал я.

— Не уходи сейчас, ну, пожалуйста.

Я боролся за свою семью. Проще всего было бы забыть, кто я, зачем я здесь. Убедить себя, что могу помочь ей. Но меня избили профессионалы, которые следили за мной. Кто-то боялся меня. Кто-то предупреждал меня. Я не мог доверять Ле Бреву, так почему должен доверять ей? Сомнения терзали меня.

— Эстель, дорогая моя, мне очень жаль. Лучше не надо.

Тихо, почти шепотом она быстро спросила:

— Что ты хочешь, чтобы я сделала?

— Помоги мне узнать о детях Сульта.

Расстроенная, несчастная, в глазах страх. Она крепко прижалась ко мне.

— Нет, не могу.

— Почему нет? Ну почему?

— Сначала останься со мной на ночь.

Но если я так сделаю, Эмма об этом непременно узнает. Узнает, как только поговорит со мной. Эмма. Мартин. Сюзи. Ради них я нахожусь здесь, все еще борясь с собой.

— Эстель, дорогая, я должен идти.

Она плакала.

— А полиция? Ты сообщишь о нападении?

К этому времени я уже чувствовал себя получше.

— Пущу это дело на самотек, — ответил я. — Эстель, ты все же поможешь мне?

— Не знаю, — ответила она.

— 17 —

Ле Брев, похоже, прекратил расследование. Я постоянно справлялся о нем, но он так и не появился.

Клеррар заметил, что у меня на лице синяк.

— Да, — сказал я. — Кое-что случилось.

— Вам надо быть осторожнее, месье.

— Не волнуйтесь, буду.

Я чувствовал, что он провожает меня взглядом, пока я шел по коридору.

Я позвонил Эстель на следующий день, но никто не ответил. Я приехал в Понтобан на «форде», все еще загруженном вещами детей, и оставил записку с просьбой позвонить мне. Пока я ехал назад по мощеным улицам старого города, где была расположена ее квартира, я все время ощущал у себя на затылке чужие глаза.

Прочно установилась жаркая погода, в голубом обессиленном небе ни единого облачка. Я обнаружил, что мне все труднее объяснять себе, почему я не уезжаю отсюда, но какая-то одержимость не давала мне сдаваться. По крайней мере, я могу попытаться продолжать поиски и, может, натолкнусь на что-нибудь, пока мечусь как сумасшедший, между Понтобаном и Сен-Максимом на своей машине с опущенными окнами и ревущим мотором.

Дозвониться до Эммы в Хэмпшир было невозможно. Черт бы их побрал, они что, ничего не понимают там, в комиссариате? Я настаивал на встрече со старшим инспектором, который возглавлял расследование, с человеком, приставившим ко мне жандарма, намекнувшим на ужасы прошлых лет и обещавшим приложить все усилия, чтобы найти детей. С человеком, который подозревал меня в преступлении, которого я не совершал.