Крик в ночи - [57]

— Давненько я так… — промолвил он и задремал.

Филдс без видимого интереса присматривался к посетителям. Что все это напоминает? Какой-то уродливый социальный срез на кабацком уровне? Или слет разномастных стервятников, почуявших запах жареного? Вон слышна восточная речь, там — украинская, оттуда — молдаванская, здесь — иврит, даже почти родная английская слышна (с американскими «мяукающими» гласными). И русская доносится, но только как-то вяло и смазано. Вавилон! Общее, в необузданном порыве, единение в предвкушении свободного предпринимательства…

— Как я, однако, отяжелел, — вдруг очнулся Крылышкин. — Вы не обратили внимания, здесь человек такой, с огромной круглой головой, околачивается?

— Сдается мне, здесь голова у всех идет кругом…

И действительно, неожиданно перед ними возник удивительный, необычный человек, однако то, что, как правило, принято называть головой, на самом деле даже близко не соответствовало общепринятым нормам. Просто это была самая настоящая полная луна, горестно повисшая над худосочными плечами.

— Знакомьтесь, — представил Крылышкин, — Это и есть мой друг-физик, как тебя…

— Что «как»?

— Ну, фамилия твоя…

— Кому она понадобилась?

— Я ж тебя знакомлю.

— Вот с этим типом? Он что — работодатель?

— Обедодатель. Теперь дошло?

— А! Честное слово, я так и подумал!

— Что ты подумал?

— Как всегда, формулы помню, а вот фамилию — хоть ты тресни меня об стол, — забываю напрочь!

— Не страшно, — успокоил Филдс. — Когда-нибудь между формул и найдете.

— Вспомнил!

— Ну?!

— Нет, опять забыл…

«Ему бы налить надо,» — подсказал Крылышкин.

Друг-физик, подобно Крылышкину, налетел на стол, сметая блюда одно за другим. Рюмка с водкой, как у тренированного фокусника, опустошавшись, тут же наполнялась вновь, и это происходило так быстро, ловко и умело, что Филдс просто залюбовался столь высоким мастерством.

— Видите, какая у меня голова? — спросил физик, — Шарообразная! Это и предрешило всю мою неспокойную судьбу.

— Но каким образом? — не выдержал Филдс. — Как форма головы влияет на судьбу человека?

— Длинная история, — признался физик. — Но суть такова. Сидел я как-то, будучи маленьким, летом у открытого окна. Отгремела гроза и мне было интересно наблюдать, как согласно известному закону Ньютона, последние капли дождя, не в состоянии справиться с земным тяготением, шмякаются на подоконник. В этих каплях свет разлагался на цветовую гамму, которая, согласно другому закону, имеет восемь цветов: красный, оранжевый, желтый…

— Постойте, — сказал Филдс. — Но где же ваша голова?

— Оставалась, как обычно, при мне. Затем произошло нечто удивительное и необъяснимое — возникла еще одна голова!

— А ваша первая?

— Что вы меня путаете? Первая при мне, вторая — за окном.

— И какая из них ваша?

— Та, которая всем интересуется.

— А та, которая за окном?

— Заинтересовалась моей.

— Но если они интересуются обе, значит, вы — двухголовый?

— Да что он меня путает?! — взмолился физик Крылышкину.

«Надо б ему еще подлить», — шепнул тот Филдсу.

— В общем и целом, — заключил физик, приняв очередную порцию, — такое природное явление известно науке как шаровая молния. Постойте, постойте. Хотите совсем запутать — не получится! Лучше ответьте, почему шаровая молния так заинтересовалась моей головой? А? Молчите? В этом состоит суть моего тогдашнего открытия!

— Кажется, я догадался! — воскликнул Крылышкин. — Только у людей сходятся противоположности, а в науке все наоборот — сходятся одинаковые формы, что у твоей головы, что у той молнии. Шарообразность — вот где собака зарыта.

— И как это повлияло на вашу судьбу? — спросил Филдс.

— Так и повлияло: сначала я отлежался в больнице, а затем, когда уже окончательно понял, что моя голова и шаровая молния схожи по форме и характеру, решил посвятить себя этому явлению. Стал работать в общесоюзном НИИ, организовал опытную лабораторию, где удалось создать шаровую молнию, близкую по размеру моей голове. А в период перестройки ни моя голова, ни шаровая молния оказались никому не нужными — завалящий, невостребованный товар…

Филдс наполнил ему стопку:

— Зря вы так…

Физик показал на Крылышкина:

— Вот, он, — кто он теперь? А я? Или вы? Или тысячи таких, как мы? Очумелые, мы высыпали на улицу: смотрите — на дворе демократия, перестройка! Радость и гордость нам застилают глаза! Еще немного — и все расплачутся от счастья! Еще немного — и расплакались…

— От горя, — вставил Крылышкин. — Что скажете, Дмитрий Филдин, американский летчик?

Ресторан гудел, взрывался то криками, то хохотом, то откровенной безудержной руганью. «Наверно, побывав здесь, можно много чего найти для пера и бумаги, — думал Джон Филдс. — А если кинуть мои писательские наблюдения куда подальше, да и смыться раз и навсегда от Сомова и Вездесущинского?! Но как же мои ноги?.. Разве они уже в состоянии ходить? Здесь что-то не клеится… Эти люди вдруг словно замерли, сон подходит к концу, пора просыпаться, просыпаться…»

— А вы чем занимаетесь? — спросил Физик американца. — Ведь все мы заняты не своим делом…

— Питаюсь и кормлю, — ответил Филдс. — Моя пища сугубо созерцательная. Простите за цинизм, но чтобы созерцать — необходимо подкармливать.