Крик в ночи - [51]

— Декорации, прямо скажем, впечатляющие, — неуверенно произнес Филдс.

Они вошли в избу. Во тьме бесились какие-то твари, шурша крыльями и по-цыгански причмокивая. Лизочек зажгла свечу:

— Ну, располагайтесь, милущие, а я загляну на чердак.

Летучие мыши забились под потолок и затихли.

— Твой дядя и брат не заблудятся в этой тьме тараканьей?

— Там, где дело пахнет выпивкой, их навигационным талантам могут позавидовать даже нетопыри.

И действительно, не успела Лизочек спуститься с чердака, как отворилась дверь и появились двое: один — невысокого роста, с серебристой проседью на висках и приятным открытым лицом (дядя), другой — помоложе, бородатый, в сильно потертых джинсах (приемный брат). За бородой братца угадывалось нечто такое, что заставляло Филдса быть начеку.

Софочка представила старшего:

— Мой дядя.

— Самых честных правил, — улыбнулся дядя, тряся Филдса за руку…

Трудно определить, сколько пили, ели и кричали «горько!» люди в избушке на курьих ножках. Филдс поймал себя на мысли, что никто из родных даже не заикнулся о свадебных подарках. Нечего сказать, родственнички!

— Здесь так накурено, милущий, хоть топор вешай, — опрокинув стопочку, заплетающимся языком прошамкала Лизочек. — Не подняться ли нам на чердак? Пой, ласточка, запятая, пой! Там у меня для вас кое-что припасено.

На чердаке горели свечи, было чисто и благопристойно. Посредине стоял огромный стол, покрытый черной магической скатертью, и два стула.

— Я обещала вам спиритизм с блюдечком. Садитесь за стол и читайте.

Она протянула желтый манускрипт: «Присядь, о чужестранец, за стол со скатертью, смотри на волшебное блюдце, в коем творятся вещи невероятные, непонятные. Пожелай, — и ты встретишь усопших, ушедших от мирской суеты».

— Когда услышите голос, называйте имя, — торопила Лизочек.

В блюдечке поплыли кривые горизонтальные и вертикальные линии.

Филдс возмутился:

— Неужели трудно вызвать телевизионного мастера и отрегулировать частоту строк?

— Говорите! — приказал чей-то голос.

— Жанна д'Арк, — произнес Филдс, и эхо несколько раз повторило имя.

…Пред Филдсом открылась банальная долина Вероны. У подножия холма жевал траву жеребец, в котором угадывалась лошадь Пржевальского с гордым, одиноким наездником неопределенного пола.

— Жанна! — окликнул Филдс.

На Жанне — наспех скроенная вульгарная кольчуга из чешуйчатого эпителия кардинала Ришелье, сбоку копье с нанизанной на него подшивкой «Вестника басмачества» за 1915 год, из шляпы торчит перо нестандартно мыслящего страуса. По тому, как воспламеняются очи Жанны, Филдс понимает, что крестьянская девушка мистически настроена. Борьба с феодализмом, по всей вероятности, дается ей нелегко.

(Ба, да ведь это Швайковский!)

Холм разверзся, Швайковский на кляче скакнул в недра земли, оставив в назидание потомкам соленый огурчик…

— Людвиг ван Бетховен, — выпалил Филдс, осознав, что зеркало криво.

…Где ты, пасторальная, мягко-лирическая чувственность автора «Афинских развалин»? Седовласый, с непричесанными космами, гений все глубже уходит в себя, обращаясь к полифоническим формам.

— Я не желаю ничего слышать! — кричит он шпиону, разрывая в мелкие клочки рюриковские облигации.

(Ба, да ведь это графиня Тулупова!)

— Повторите, что вы сказали?

Графиня подбавляет газу в межпланетное фортепиано фирмы «Блютнер», откуда идет кучерявая масса вперемежку с галактическими шнурками, носками и трусами. Слышится лай из созвездия Азизы…

— Иван Павлов.

…Старичок едет по кочкам на велосипеде. Сейчас кончится рощица, а за ней — женский монастырь, где служит мессу набожный Козловский. Бога нет! Есть условный рефлекс: лампочка загорается — слюна выделяется.

— Что вы знаете о симптоме Торчинского? — спрашивают ученого любознательные монахи.

(Ба, да ведь это Тарантулов!)

Какой, однако, мягкий тенор у Козловского…

— Юлий Цезарь.

…Сенат рукоплещет диктатору. Ему нет равных в борьбе за Власть. Это признает саудовская аристократия, а также простой люд. Пусть Цезарь невзрачен, зачнут в подпитии и смешон в кепке набекрень с бычком «Беломора» в зубах… Он велик. И прост. Тяпнув стаканчик, он шепчет группе представительных сенаторов скабрезный анекдот про кассиршу, которую он пришил где-то между Ганой и Пизой.

(Ба, да ведь это Коля Курчавый!)

Вот теперь тот факт, что Коля является прямым родственником Юлия Цезаря по вектору Исторической Аналогии, стал непреложной истиной…

— Конан Дойл. Хочу серьезного разговора!

…На Бейкер-стрит спустился промозглый туман. Конан Дойл, прикрыв ноги пледом, сидит напротив Филдса у камина.

— Я ненавижу сыщика с Бейкер-стрит, — говорит он. — Детектив стал литературным наркотиком, потребность в котором растет с каждым днем. Иллюзия страха способна вызвать сильнейшую эйфорию, я утверждаю это как медик.

— Скажите, мэтр, — спрашивает Филдс, — что вы думаете… обо мне?

— Ремесло сверхчеловека престижно, но, согласитесь, неблагодарно. Конечный итог? Мозгу вредна чересчурность. Есть ли смысл в том, что вы изо дня в день щекочете свои нервишки? Добро всегда побеждает Зло, этим детектив и силен, — ведь даже самый изощренный сатана становится добычей ловца.

— Нет! Нет! Нет!!!