Кричащие часы - [83]

Кладбищенская церковь стояла недалеко и сияла вся, двери на паперть и на улицу были широко раскрыты. Подходя, он увидал: какие-то люди венчались между гробов, идя к алтарю. Высокий человек вел за руку невесту, всю в белом; с русой головы упадали на грудь тяжелые восковые цветы.

Держа шапку в руках, он вошел в церковь. В церкви было темно. Две-три свечи у образов еле-еле мерцали; на клиросе кто-то читал заунывно и жутко.

Он громко спросил:

— А где же правда?

Хотел спросить, где свадьба, но не спросил и повторил снова — где правда?!

На клиросе перестали читать и ответили:

— У тебя дома!

— Да! Да — она у меня… письмо.

Торопливо вышел из церкви, торопливо шел домой, не надевая шапки.

Снова он лежал на кровати, разно обутый. Из-под подушки достал письмо и вслух, торопясь, читал:

«Григорий! Я знаю, ты бегло читаешь мои письма, но мое последнее письмо прочти внимательно — если хочешь понять меня. Я не могла живая уйти от тебя, но мертвая не боюсь твоей власти. Я поняла жизнь — жизнь насмешливая, злая колдунья, это о ней говорится в сказке, как ведет колдунья к колодцу жизни слепого и безногого богатыря, — богатыри были мудры, а мы наивны, богатыри бросали в колодец сучки, и если они сгорали, не долетая до дна — то вода не живая, а мертвая — мы этого делать не умеем — пьем мертвую воду и сгораем. Я была твоя раба. Ты отравил мою жизнерадостность и я сгорела, разлюбив мир и людей. Я не любила и не люблю тебя, но страсть сжигала и ты мне был необходим. Я вижу и понимаю, как далеко совершенство и счастье, когда страсть связывает на одну веревку с себялюбцем, а ты таков! Ты брал и ничего не давал. Себялюбец скуп на все, кроме себя, а я не виновата, что родилась женщиной. Почти всякая женщина — эскимос, готовый обоготворить деревянного чурбана. Когда я спрашивала: «Где мы будем венчаться?», ты отвечал насмешливо: «На кладбище при церкви у входа!» Теперь я насмешливо говорю тебе: я обвенчалась на кладбище, но ты остался холостым.

Если есть загробная жизнь, то моя душа обвенчается там и будет счастлива — если там нет ничего, то рабе земной лучше угощать своим телом червей, чем скучно жить с человеком, встречаться украдкой, страдать и знать, что его не любишь, но оставить его живая не можешь. — Не надо больше обманов, ни страдания… Теперь я не стыжусь своей родни. Если ты пойдешь и скажешь ей правду, то не меня будут проклинать родственники, а тебя. Я знаю, ты моему письму не поверишь.

Поди и узнай!

Мои письма не сжигай, а отдай моей маме — пусть не думает она, что я чистая и хорошая — меньше будет плакать.

Ирма».

Письмо упало на пол, он схватил себя за горло, сильно сжал и держал долго, боясь, что внутри кто-то закончит и к нему прибегут чужие. Потом, когда это прошло, он поднял с пола ее письмо, свернул и, подозрительно оглядываясь, положил себе под подушку. Спрятав письмо, поправил подушку, встал и подошел к столу. Со стола на кровать принес желтый костяной ящичек, раскрыл его и вынул бритву.

— Вот… понимаю… — думал он, проводя бритвой по ремню, — мука и тайна в том, что часы внутри стучат…

Нет. Они хотят закричать… если я их не достану, не погляжу, то меня свяжут и увезут — надо их вынуть… Как я раньше это? Я давно понял — надо!

Он торопливо снял жилет и рубаху, уверенно ощупал грудь: «Вот тут — с левой стороны!..»

И бритва вновь услужливо засверкала, бегая по желтому ремню…

Гавриил Елачич де Бужим ЧАСЫ АДАМА БЕН-АДАМА

Прошло уже около недели с того дня, когда непонятным образом исчез из своего рабочего кабинета молодой, но пользовавшийся широкой известностью в ученом мире гебраист Аполлон Маркович Гардич. Еще накануне своего исчезновения он читал в тесном кругу любителей изучения еврейской древности реферат о некоторых особенностях назоретского произношения, реферат, представлявший эскиз к большому труду, над которым он работал: «О влиянии древнееврейского языка на языки арийские». В день своего исчезновения его видел утром один заходивший приятель, а когда вечером, в назначенное Аполлоном Марковичем время, на его квартиру стали собираться гости, чтобы дослушать прерванный накануне реферат, то кухарка объявила им, что Гардич заперся в кабинете и не отвечает на вопросы. Обеспокоенные гости, посоветовавшись между собой и долго тщетно стучавшись в дверь, решили, наконец, взломать замок, но в кабинете никого не оказалось. Позвали кухарку, допросили ее, но она клялась и божилась, что Аполлон Маркович в часа дня вошел в кабинет и никуда не выходил оттуда. Николай Маркович, брат гебраиста, на правах ближайшего родственника дал знать куда следовало о странном происшествии, были предприняты розыски, не к чему ни приведшие, и вот прошло уже около недели, а о несчастном Гардиче не было ни слуху ни духу.

Сильно удрученный исчезновением брата, сидел Николай Маркович в его кабинете и перебирал рукописи, валявшиеся на столе.

Вдруг его внимание было привлечено какой-то странной коробочкой вроде футляра старинных карманных часов. Заинтересованный, он открыл ее, из нее выпал сложенный вчетверо лист писчей бумаги, кроме которого в ящичке оказался еще небольшой ключ с пятизубчатой бородкой и кусочек замши. Внутри футляр представлял еще больше сходства с футляром для старинных часов-луковиц, только очень большого, с кулак величиной, размера.