Кричащие часы - [75]

— Женщинам дорогу, господа! Женщинам, прошу вас!

За ним поспешал денщик и все докладывал:

— Мадьяр-с Ионыч изволят о вас беспокоиться, ваше пр-во, Мадьяр-с Ионыч.

— Мадьяр-с? — повторял за ним генерал. — Хорошо, мой друг, хорошо. Мадьярсы вперед!

Ситцевая бабенка с жалостью протискивала к шлюпке пуховую перину, и генерал схватился за угол перины и стал ей помогать. И тут вдруг послышалась тихая мелодия, горестная и страстная. Играл ее наш военный оркестр и я не умею сказать, как потрясающе подействовала эта тихая музыка. Какой вдохновенный свет и безумие осенили нашего дирижера? Что такое увидел он в этом черном миге всеобщего смятения, забыв и себя, и своих людей, и жизнь, и саму смерть? Я сразу же увидел, как увеличилась всеобщая паника.

Люди, словно обезумевшее стадо, бросались к шлюпкам, беснуясь, давя друг друга, детей и женщин, наполняя еще спускающиеся шлюпки, переворачивая их, опрокидывая, губя самих себя. И вот заблистали среди тьмы огни, и загремели выстрелы. Огонь открыл капитан, стреляя по мужскому стаду, чтобы остановить его, а откуда-то взялись и у других револьверы, и те стреляли во что ни попало. Это была поистине ужасная картина, от которой седеют люди: дикие крики, выстрелы, музыка, смех внезапно сошедших с ума и пламенная молния по черному небу.

Я бросился на нос, где не было народа. Я хотел подняться на бизань и взглянуть на крен парохода. Но по пути я услышал жалостные женские стоны и увидел неподалеку трех тесно сплетшихся людей. И нечто странное представилось мне там. Тот самый перс, который вчера и весь сегодняшний день лишь на минуты приходил в себя из обморочного состояния, теперь с проворством обезьяны связывал какого-то человека, а красавица-персианка цепко держала его хрупкую жертву за плечи, и прекрасное лицо ее было искажено самым отвратительным гневом и яростью. В их беспомощной жертве я сейчас же узнал ту бедную, нежную девушку, которая так страстно мечтала о самом простеньком покое и тишине. Не помня самого себя, я ринулся к ним, но, видно, не один я наблюдал за ними в эту минуту. Сзади себя я услыхал тяжелый топот, и голос Рябчика заорал почти над самым моим ухом:

— А, бухарская гиена! Ты хочешь и эту продать в гарем? Держись!

Перс оскалил белые, сверкающие зубы и весь согнулся в одни комок мускулов.

Но маневр Рябчика был совершенно неожидан. Он держал нож в руке, но размахнулся не им, а ногой в тяжелом матросском сапоге. Удар пришелся персу в живот и поистине был ужасен. Перс помертвел, а матрос и сам не выдержал своей стремительности, и оба покатились на пол. Я успел только заметить, как нож Рябчика глубоко ушел в плечо его врага.

В минуту ту, когда Рябчик напал на перса, у меня у самого все помутилось в глазах от ненависти и озверения. Не рассуждая, я изо всех сил ударил стиснутым кулаком по прелестному лицу восточной красавицы. Оно вмиг все окровавилось и по противному хрустящему звуку удара я понял, что выбиты зубы. От омерзения я совсем озверел. Она дико вскрикнула и бросилась бежать, и я ринулся за ней. Я совсем не понимал, что я буду делать, когда ее настигну, но я знал, что мне нужно догнать ее. Она добежала до боковой бизани и, словно дикая серна, взвилась вверх. Я тяжело перебирал за ней ногами по веревочной лестнице; все равно ей некуда было уйти. Но она внезапно протянула руки вперед и вниз головой бросилась в черные волны.

Со мною же случилось непоправимое несчастье. Я тогда совсем еще не умел цепко приноровиться к лазанью по шаткой веревочной лестнице. Толчок, данный ей женщиной, страшно раскачал ее вместе со мной в моей вышине. Ноги мои вдруг сорвались, и я повис на одной руке. Я содрогнулся от ужаса. Я не поверил себе. В этот миг мне показалось все это совершенно невозможным, а, главное, не наяву. Как ни ужасно мне было, но я почему-то неотразимо знал в душе, что я никак не могу упасть. А между тем рука моя сама собой разогнулась и я стремительно полетел — только ветер жалобно запел в ушах, да захватило дух.

Не могу сейчас припомнить, в тот ли миг, когда я падал, позже ли, когда я упал в воду, но вдруг как-то прояснилось средь мглы и мрака. Когда среди темной-темной ночи небо озарится вдруг все наотмашь нестерпимой молнией, то видишь внезапно и узоры скатерти на столе, и стакан с ложечкой, и чернильное пятно на полу, и муху, дремлющую на стене, и сверкнувшую иголку на белом подоконнике, все до пустяка. Так и я увидал вдруг и все темное колыхание моря, от конца до конца, и пенный гребень, с шипеньем катившийся к черному горизонту, и какую-то непонятную птицу вдали над волнами, и где-то, совсем на краю земли, черную паутину корабельных снастей на бледной полосе неба. И все, что я увидел, вдруг так ново было мне, так безумно, словно никогда ничего подобного не только видеть, а и вообразить себе нельзя было. И даже увидел я, какой большой крен сделало судно за столь короткое время и еще подумал, что это несомненно чья-то злодейская рука открыла все кингстоны, чтобы лишить силы водонепроницаемые переборки.

Но сейчас же вслед за этим я потерял сознание. Я получил сильный удар в голову. Чья-то сострадательная рука бросила мне с палубы спасательный круг и угодила прямо в темя. Поистине, коварна была эта жалостливая рука и Бог весть, какому тайному участнику злодейского замысла принадлежала она. Я и до сих пор уверен в этом.