— Молодец, Игнатька! — говорил Вознесенский. — Вот бы ты еще в меня залепил… кстати! Дай погремушку сюда, я покажу тебе, как надо стрелять по всем правилам жизни и смерти…
Корево протянул ему револьвер со словами:
— Держи. А то у меня даже палец дергать устал… Вознесенский вложил дуло в рот себе. Зубами стиснул ржавое противное железо.
— Смотри, как надо, — сказал он, не размыкая зубов, и пальцем нащупал курок…
Он не упал. Лишь покачнулся, навалясь грудью на ребро стола. И продолжал сидеть, как живой. Только струя крови, темной и густой, как деготь, струилась изо рта в стакан с недопитой водкой.
Напротив него, окаменев, сидел Корево. И не понимал — что произошло. И только когда кровь пошла быстрее, когда она заполнила стакан, когда перелилась на стол, когда зажурчало уже по полу, тогда он пришел в себя.
— Вот подлец! — заорал он на покойника. — Поддержал компанию, нечего сказать… Теперь возись тут с тобой! А я человек семейный… адвокат, как-никак… У-уй, сволочь какая!
Полиция обыскала мертвеца, и в портсигаре Вознесенского была найдена записка, содержания которой никто не понял: «Неужели мир так и не вздрогнул?»
Я не нашел следов Эльяшевой. Она растворилась в жизни гигантского народа так, будто ее никогда и не было на свете.
И казалось, не было той давней истории, что случилась когда-то в Пинеге… Что она помнила? И вспоминала ли?
Кочкарник, мшага, ягель, клюква, серые небеса. Туман.
Звезды над болотом разгорались и снова потухали.
Летит над городом птица — одинокая, как человек без роду и племени. А куда летит — и сама не ведает. Под свистящим крылом ее — чащобы и глушь захолустья российского. А впереди — океан, грохочущий, плещущий, ликующий в безбрежии.
Были люди до нас…
Куда ушли они?
Будут и после нас… Когда придут они?
Двигаясь вперед — от жизни к смерти, из года в год, от эпохи в иную эпоху, — мы иногда невольно озираемся назад.
Люди до нас не были бездушны и бесплотны. Они также мечтали, ссорились, ревновали, ошибались, падали, снова вставали, куда-то шли, страдали от любви неразделенной, получали ее сполна и пили ее, закрыв глаза от счастья.
Целые вулканы страстей бушевали когда-то под каждым могильным камнем.
Теперь там темно. Теперь там тихо.