Крестьянский бунт в эпоху Сталина: Коллективизация и культура крестьянского сопротивления - [115]

Весной 1931 г. руководству многих колхозов удалось заставить выйти в поле лишь от одной до двух третей работников^{988}. В 1934 г. первый секретарь Азовско-Черноморского края Шеболдаев сообщал о небольшом улучшении трудовой дисциплины, отмечая, что в 1931 г. колхозники на Северном Кавказе в среднем зарабатывали только 139 трудодней в году, в 1940 г. — 140, а в 1933 г. — больше 200, однако при этом 15% семей продолжали зарабатывать меньше 100 трудодней^{989}. В колхозах Усть-Лабинского района Северного Кавказа весной и в начале лета 1930 г. трудилась только треть всех работников; в особенно крупных хозяйствах ситуация была еще хуже^{990}. По заявлениям партийного руководства, такое «несознательное» отношение к труду характеризовало практически всю рабочую силу колхозов и было вызвано сохраняющимся влиянием кулаков, а также низким уровнем социально-политической культуры и мелкобуржуазной природой крестьянства.

После 1930 г. власти нужен был только труд, сами же по себе члены колхозов никакой ценности не представляли. В результате отказ от работы и умышленное ее затягивание стали естественными актами саботажа в отношении государства, принявшего решение изымать на селе все имущество, приносящее доход. Неявка на работу, особенно в пору сева или жатвы, вполне могла привести к катастрофе в колхозах и государстве. Невыходы на работу были распространенным явлением в начале-середине 1930-х гг. Так, в 1930 г. 167 из 1 310 дворов станицы Должанская на Северном Кавказе открыто отказывались работать^{991}. В конце 1930 г. 50% работников колхоза «Вперед к социализму» на Северном Кавказе не появлялись на работе, а из соседнего колхоза «Память Ильича» за уклонение от работы были исключены 100 дворов^{992}. В 1930 г. на Нижней и Средней Волге были зафиксированы массовые отказы колхозников от работы^{993}. В конце 1930 г. низкая трудовая дисциплина и невыходы на работу наблюдались по всему Ново-Анненскому району Хоперского округа Нижневолжского края; так, например, 30% работников Буденновского колхоза отказывались выходить в поле^{994}. В период с октября 1930 г. по апрель 1931 г. примерно треть исключенных из колхозов крестьян по всей стране была исключена за нарушение трудовой дисциплины^{995}.[98] Однако эти цифры определенно занижены; как отмечается в одном из исследований конца 1930 г., колхозы учитывали неявку только тогда, когда кто-то не выходил на работу «систематически»^{996}.

Отказ от работы являлся крайней мерой адаптационной стратегии крестьян; чаще всего она сводилась к умышленному затягиванию и работе спустя рукава. Умышленное затягивание работы служило культурно приемлемой контрмерой крестьян в ответ на притеснения, поскольку данное явление можно было объяснить как леностью, так и желанием оказать сопротивление, в зависимости от их политических взглядов и личности оценивающего. Умышленное затягивание работы могло быть и весьма эффективным методом снижения выработки, и способом выражения отношения к работе. Примером последнего служит образ бывшего крестьянина, заключенного-лагерника Шухова из рассказа А.И. Солженицына «Один день Ивана Денисовича»: «Шухов бойко управлялся. Работа — она как палка, конца в ней два: для людей делаешь — качество дай, для начальника делаешь — дай показуху»^{997}. Многие крестьяне видели, что их труд напрасен. Были и такие, кто вскоре смекнул, что самым главным для новых начальников является скорейшее выполнение плана. Вот как об этом говорит одна бывшая крестьянка из толстовцев: «Мы, колхозницы, вышли в поле вязать рожь. Я делала все, как и раньше, — вязала в большие снопы, туго и опрятно; а на следующий день увидела свое имя на доске позора, а имена других женщин — на красной доске. Тогда я стала наблюдать, как они работают, и сама стала делать так же — почти как и раньше, но настолько быстро, насколько могла. Когда бригадир стал подсчитывать снопы, я приврала о своих результатах. И что же, на следующий день мое имя тоже появилось на красной доске!»^{998},[99] У крестьян было гораздо больше стимулов для плохой работы, чем для прилежной.

В исследовании, посвященном деятельности колхозов на Урале в конце 1930 г., сообщается, что во всех случаях трудовая дисциплина в колхозах была ниже, чем при общинном владении землей, когда крестьяне трудились каждый на собственном небольшом участке. Исследование приходит к выводу, что в колхозах не существовало стимулов для улучшения производительности труда^{999}. Отсутствие мотивов, которые благоприятствовали бы улучшению трудовой дисциплины, на протяжении всей советской истории оставалось главной причиной низкой производительности. В колхозах избыток продукции делился поровну между «едоками» или работниками только после выполнения всех обязательств перед государством. Однако, если такие излишки и оставались, их было совсем немного. Сложная система трудодней, в рамках которой выплаты членам колхозов производились обычно раз в год (в ноябре или декабре), также не была способна стать достаточным побудительным мотивом для голодных, измученных крестьян. Несмотря на объявленную цель — вознаграждение работников за труд в зависимости от качества и типа работы, — многие крестьяне с самого начала не могли разобраться (или притворялись, что не могут) в системе, в которой трудодень не был равен фактическому дню, а качество выполняемой работы не учитывалось, не говоря уже о получении выгод от гипотетических стимулов, заложенных создателями системы