Крестовый поход детей - [22]
Золотая игла говорит:
— После того, как черный раб украл меня у тирийца и я бесславно пронзала виссон, меня схватила благоухающая гетера. Она воткнула меня в свои волосы, и я колола пальцы неосторожных. Афродита научила меня и страстью отточила мое острие. Наконец я попала в прическу этой юной девы, и от моего прикосновенья затрепетали ее ленты. Она вскочила подо мной, будто обезумевшая телка, и она не видит причины своей беды. Все четыре четверти ночи я волную ее мысли, и сердце ее им покорно.
В тревожном свете лампы пляшут тени и сгибают свои крылатые руки. Она заметила толпу быстротечных беспорядочных видений и бросается к зеркалу. Но оно показало ей лишь лицо, томимое страстью.
Головка мака говорит:
— Я росла на подземных полях средь цветов, цвета которых не знает никто. Я знаю все оттенки темноты; я видела сияющие во мраке цветы. Персефона положила меня на лоно свое, и я уснула на нем. Когда игла Афродиты пронзает страстью юную деву, я являю перед нею виденья, что блуждают в вечной ночи. Это прекрасные юноши, полные прелестей, которых нет уже больше. Афродита умеет внушать страсти смертным, а Афина — показывать им бесплодность их грез; но Персефона хранит таинственные ключи к вратам роговым и вратам из слоновой кости. Через первые она посылает в ночь тени, что чаруют и манят людей; Афродита завладевает ими, а Афина их убивает. Но чрез вторые врата Добрая Богиня принимает тех, что хотят отдохнуть от Афродиты и от Афины.
Мим XX: Акме
Акме умерла в то время, как я еще прижимал к своим устам ее руки; нас окружили плакальщицы. Холод объял ее члены, они стали бледные и ледяные. Потом он поднялся к ее сердцу, и оно перестало биться, подобно окровавленной птичке, которую находят распростертой, с лапками, прижатыми к брюшку, в морозное утро. Потом холод коснулся ее уст, и они стали точно темный пурпур.
И плакальщицы натерли ее тело сирийским бальзамом и обвили тесьмою ее ноги и руки, чтоб возложить ее на костер. Красное пламя страстно метнулось к ней, будто грозно-прекрасная любовница знойных летних ночей, чтоб пожрать ее своими чернящими поцелуями.
И угрюмые люди, что свершают этот обряд, принесли ко мне две серебряных урны, в которых хранился пепел Акме.
Адонис умер трижды, и трижды женщины рыдали, стенали на кровлях. И в этот третий год, в ночь годовщины, я видел сон.
Мне чудилось, будто милая Акме появилась у моего изголовья, прижимая к груди своей левую руку. Она пришла из царства теней: ибо тело ее было странно прозрачно, кроме места, где находится сердце и где лежала ее рука.
Тогда горе разбудило меня, и я рыдал, как женщины, что оплакивали Адониса.
И горькие сонные маки усыпили снова меня. И снова чудилось мне, будто милая Акме у ложа стоит и руку к сердцу прижала.
Тогда я опять зарыдал и молил жестокого стража грез удержать ее.
Но она пришла в третий раз и кивнула мне головою.
И не знаю, какою дорогой она меня повела на луга страны мертвых, опоясанной водами Стикса, где квакают черные лягушки. Там, усевшись на бугорке, она сняла левую руку с груди.
И стала тень Акме прозрачной, словно берилл, но в груди ее я увидел сердцеобразное алое пятно.
И без слов она меня умоляла взять ее кровавое сердце, чтоб без боли могла она бродить по маковым полям преисподней, что волнуются как сицилийские пшеничные поля.
Тогда я обнял ее, но рук моих коснулся лишь нежный и мягкий воздух и мне казалось, будто кровь течет в мое сердце; и тень Акме разлилась в пространстве.
Теперь я пишу эти строки, потому что сердце мое переполнилось сердцем Акме.
Мим XXI: Желанная тень
Маленькая хранительница храма Персефоны положила в корзинки медовые лепешки, обсыпанные маком. Она уже давно знает, что богиня их вовсе не пробует, потому что она следила за ней из-за пилястров. Добрая богиня всегда остается суровой и ест под землею. И если б она питалась нашей пищей, она предпочла бы хлеб, натертый чесноком, и кислое вино; ибо пчелы Аида делают мед, пахнущий миррой, и девы, что гуляют по фиолетовым подземным полям, постоянно колышут черные маки. Так хлеб теней испечен в меду, отдающем бальзамировкой, и зерна, которыми он обсыпан, рождают сон. Вот почему Гомер говорит, что мертвецы, которыми правил меч Одиссея, приходили толпою пить из четырехугольного оврага черную кровь агнцев. И только тогда мертвые пили кровь, чтоб попытаться ожить: но в другое время они кормятся погребальным медом и темными маками, и в жилах их течет вода Леты. Тени едят сон и пьют забвение.
Вот почему, а не почему-либо другому, люди приносят такие жертвы Персефоне; но она на них не обращает внимания, ибо она довольно напилась забвенья и сыта сном.
Маленькая хранительница храма Персефоны ждет одинокую тень, что придет, может быть, сегодня, может быть — завтра, может быть — никогда. Если тени сохранили любящее сердце, как юные девы земли, ту тень мрачные воды реки забвенья не могли заставить забыть, а печальные маки сонного поля — уснуть.
Но, верно, она хотела б забыть, как это желанье присуще и сердцам земным. Если так, она придет вечерней порою, когда на небо взойдет розовый месяц, и станет у корзин Персефоны. Она разделит с маленькой хранительницей храма медовые лепешки, посыпанные зернами мака, и в горсти своей принесет ей немного мрачной воды из Леты. Тень будет вкушать мак земной, а девушка напьется воды ада; потом они поцелуют друг друга в чело, и тень будет счастливой средь теней, а девушка будет счастливой среди людей.
