«Крестный отец» Штирлица - [40]

«Вы не оговариваете Кима?» — интересуется следователь. «Не оговариваю, — отвечает Добисов, — так как никакого смысла оговаривать его у меня нет». Ким, подтвердив знакомство с Добисовым в Институте востоковедения, защищается вяло: «отрицаю», «впервые слышу», «говорит неправду». «Встречался только в ИНО, т.к. Добисов работал в 7 секторе, куда я заходил по делам службы. Больше я нигде с ним встреч не имел…» Пытаясь уличить визави во лжи, Роман Николаевич спрашивает, как он был одет, когда якобы приходил к нему вместе с Сато. Но не говорит в свое оправдание, что поручать «достать материалы Коминтерна» не было смысла, так как он сам имел к ним прямой доступ. Под конец он совсем стушевался: «Имел ли я служебные встречи с Добисовым, я сейчас не помню. В основном ходил к Чибисову… Возможно, встретил там и Добисова»^{195}.

А дальше… следствие приостанавливается. «Согласно приказания Народного Комиссара Внутренних Дел Союза ССР — комиссара государственной безопасности 1 ранга тов. Берия», Роман Ким «был использован для выполнения спецзадания»^{196}. Что это было за спецзадание, в следственном деле нет ни малейших намеков. Отношения СССР и Японии весной 1939 года обострились до крайности. Полем пробы сил стала Монголия. В Монголии размещался 57-й особый корпус РККА, прикрывавший сибирскую границу. Японцы же (формально — Маньчжоу-Го) претендовали на монгольские земли восточнее реки Халхин-Гол. Бои шли с 8 мая по 15 сентября — день подписания соглашения о прекращении военных действий, и это была самая настоящая война, в отличие от прошлогоднего двухнедельного столкновения близ озера Хасан. Возможно, спецзадание было связано с этой войной. Знания и опыт Кима могли понадобиться по части использования агентурной сети или дешифровке и переводу секретной японской переписки.

Госбезопасность даже после разгрома японского сектора контрразведки пользовалась агентурой Кима. «Многие из агентов (“Броун”, “Джоконда”, “Тубероза”, “0–39”, “Андерсен”) успешно работают и после ареста Кима», — отмечалось в справке НКГБ 1945 года^{197}. Как вспоминал Павел Судоплатов, заместитель начальника 5-го (Иностранного) отдела ГУГБ НКВД в 1939–1941 годах, переписка между посольством Японии в Москве и Токио оставалась под контролем: «Нам удалось подобраться к японским шифрам благодаря агентурным источникам в японском посольстве и кропотливой работе наших шифровальщиков»^{198}.

Надо сказать, что часть кодов была получена по линии внешней разведки — от третьего секретаря японского посольства в Праге Идзуми Кодзо. В 1925–1928 годах он работал в посольстве в Москве и снимал комнату у вдовы бывшего царского генерала Елизаветы Перской. Идзуми не заподозрил, что его квартирохозяйка связана с ОГПУ, и стал ухаживать за ее дочерью Еленой. Сделал предложение, женился (излюбленная комбинация КРО, которой позднее будет пользоваться Ким). Вместе с ним Перская уехала в Харбин. Комбинация принесла плоды только в 1937 году, когда Елена вышла на связь с резидентом в Праге и обязалась убедить мужа работать на советскую разведку. Идзуми в сентябре 1938 года передал через жену шесть шифровальных кодов, которыми 5-й отдел ГУГБ пользовался более года. В 1940 году, уже из Софии, Идзуми сообщил новые шифры, но без цифровых ключей. Зато в апреле 1941-го передал копии шифрдокументов, позволившие контрразведке «более полно производить расшифровку большого количества шифртелеграмм японского МИДа со своими посольствами и консульствами»[37].

* * *

Перерыв в деле Кима длился до 21 марта 1940 года, когда Дарбеев составил ходатайство о продлении следствия, указав, что «поступил ряд показаний арестованных, изобличающих Ким Р.Н. в шпионской деятельности». Помимо признаний Добисова, это компромат, собранный в 1937–1938 годах, — Дарбеев сделал необходимые выписки из протоколов допросов. Следствие согласилось с тем, что Ким — не японец (к делу подшили метрическую справку, полученную из Владивостока). Но теперь он обвиняется в преступлениях, предусмотренных статьей 58.1а УК РСФСР — измена Родине. «Т.е. действия, совершенные гражданами Союза ССР в ущерб военной мощи Союза ССР, его государственной независимости или неприкосновенности его территории, как-то: шпионаж, выдача военной или государственной тайны, переход на сторону врага…» Ходатайство завизировали Александр Гузовский и Трофим Корниенко, начальник контрразведывательного отдела ГУГБ^{199}.[38]

Следствие завершилось менее чем через три недели.

Точнее, за один день. 9 апреля 1940 года Ким дал объяснения на изобличающие показания. В тот же день ему предъявили постановление о переквалификации дела на статью 58.16 — измена Родине, совершенная военнослужащим (если пункт «1а» предусматривал лишение свободы «при смягчающих обстоятельствах», то «16» — только высшую меру наказания). Тогда же, 9 апреля, Ким подписал протокол об окончании следствия: «С материалами по делу полностью ознакомился и добавить нового ничего не имею»^{200}. И опять-таки в то же день замнаркома внутренних дел Меркулов утвердил обвинительное заключение, представленное Гузовским и Корниенко.