Крестник Арамиса - [29]

Но его пугали сомнения: могла ли подруга знать, что он покинул Эрбелетты и направляется в Версаль?

Однако если это не мадемуазель де Шато-Лансон, то кто же тогда?

И тут в его сознании пронеслось видение, белое видение губительницы душ.

Арманда! Очевидно, со спутницей или подругой. Скорее всего, пришла, чтобы объясниться по поводу кражи письма. Чтобы снять с себя нелепые обвинения господина де ла Рейни, ни одно из которых тот не сумел доказать…

— Ну? — спросил синьор Кастанья.

— Вот что, мой дорогой, кажется, одну из этих дам я знаю.

— Тогда не заставляйте себя так долго ждать.

— Конечно, если только я не ошибаюсь…

— Тогда идите! Ошибка — еще не оскорбление… В таких случаях просто извиняются, только и всего.

Но Элион не двигался с места.

— Ну, сударь, решайтесь! Вы что, испугались красивых женщин?

Молодой человек услышал в этих словах насмешку.

— Испугался?.. — Барон тряхнул головой, надвинул шляпу на лоб, пригладил усы и проверил, не слишком ли нелепо путается в ногах шпага. Потом, почувствовав легкое сердцебиение, как перед первым свиданием, — в любви, как в сражении, — он воскликнул:

— Тысяча чертей! Где эти ваши красавицы?

— В пристройке на втором этаже, дверь напротив лестницы.

V ДАМЫ В МАСКАХ

Минут за двадцать до появления господина де Жюссака в «Роще Амафонта» со стороны Гарша прибыла карета и остановилась неподалеку от этого заведения. Из нее вышли две женщины, скрывавшие свои лица под масками. Одна из них — постарше — сказала кучеру, прятавшему нарядную ливрею под серым тряпьем:

— Буажоли, поезжайте и подождите нас, вы знаете где.

Экипаж тотчас же развернулся и удалился. Женщины направились к заведению синьора Кастаньи.

Обе кутались в длинные темные накидки из кисеи, обе носили нитяные митенки вместо перчаток, обе, наконец, были обуты в туфли без задников.

Вы поклялись бы, что это пара гризеток, пришедших повеселиться.

Однако то были отнюдь не гризетки.

Выражение решимости во взгляде, в повороте головы, во всей фигуре выдавало благородное происхождение этих особ. Мраморные руки выше митенок, изящные ножки, ловко схваченные обувью, поступь и походка — все выразительно свидетельствовало о богатстве и породе.

Синьор Гульельмо мгновенно это подметил и начал рассыпаться в подобострастных поклонах, подпрыгивая и чуть ли не переворачиваясь через голову.

— Сударь, — сказала ему та, которая только что отдавала приказания кучеру, — мы хотели бы кое с кем побеседовать без свидетелей. Можно ли рассчитывать, что здесь нам никто не помешает?

— Разумеется, синьорина, конечно… — раскланивался пьемонтец. — Видит бог, мой дом хорошо известен… Вы кого-то ожидаете?..

— Сейчас к нам придет кавалер.

— Конечно, нет необходимости спрашивать, достаточно ли он молод и хорош собой. И если дамы пожелают последовать за мной…

Синьор Кастанья проводил их в одну из комнат пристройки. Он стоял на пороге, поставив ноги в третью позицию, как будто собирался танцевать чакону или павану, и спросил, умильно улыбаясь:

— Не прикажете ли закусить?

— Не надо закусок, — сухо ответила та, которая начала разговор, — но вам за них заплатят.

Она махнула рукой на дверь и пьемонтец, трепеща, вышел. Оставшись одни, женщины сразу сняли маски, и старшая попросила:

— Открой окно, дорогая… Впусти свежий воздух… Сейчас так хорошо в саду!..

Та, которая повелевала, занимала известное место в портретной галерее эпохи, и мы предоставим ее кистям современных художников.

Последние уверяют, что дама была скорее некрасива. Она имела, говорят, слишком высокий лоб, отвислые щеки, бесформенный нос, толстые губы, слишком длинную шею с признаками зоба и почти беззубый рот.

Но цвет лица ее был чудесный, кожа бесподобной белизны, глаза самые живые в мире, каштановые волосы пышные и густые, посадка головы величественная, талия тонкая и изящная. Все это дополняла походка, по которой Вергилий узнавал жителей Олимпа. Улыбка у нее была простая, иногда даже наивная, а насмешливый взгляд искрился живым умом.

Ее подруга была моложе, у нее были ясные глаза и веселое лицо, на котором малейшее волнение оставляло изящный след. Светлые волосы локонами обрамляли умное и доброе личико. Возможно, бывают и более прекрасные девушки, но нельзя найти обольстительнее.

Но вот словно облако мрака закрыло вуалью радостный блеск ее глаз.

— Что с тобой, дорогая? — спросила ее спутница.

— Ваша светлость, вы знаете, что дом, где мы находимся, пользуется дурной репутацией?

Дама засмеялась:

— Знаю ли я это! Господа гвардейцы с большой охотой рассказывают о тех красавицах, за чей счет они развлекаются. Чем более скомпрометировано место, тем менее правдоподобно наше нынешнее местонахождение… Впрочем, у нас не было выбора… Чтобы отдать письма, господин де Нанжи не мог прибыть ни в Марли, ни в Медон, где господин де Бургонь смотрит на меня недобрым глазом… Нельзя больше встречаться и в Версале, где мадам де Ментенон ведет себя как хозяйка, — если бы его величество знал…

— А вы не думаете, — спросила девушка, — что можно возбудить беспокойство дофина и настороженность мадам де Ментенон?

Собеседница задумалась.

— Сначала я решила, что это де Молеврие, уж очень в меня влюбившийся. Он совершенно не допускает, чтобы я посмела не ответить ему тем же.