Крестная мать - [4]

Потом до ее сознания дошло, что рядом с нею, у гроба, — друг Ванечки, Игорь. Он живет с больной матерью, Ольгой, в соседнем подъезде; с детства они с Ванечкой росли вместе, учились в одном классе; их и в армию призывали вместе, но у Игоря что-то неладно с почками, врачи махнули на него рукой. Весь этот год Игорь частенько забегал к ним, Морозовым, спрашивал: «Ну, как там Ваня, крестная?» Татьяна в самом деле была крестной матерью Игорю, так уж получилось, Ольга попросила. Игорь был, конечно, полной противоположностью Ванечке — у того нрав тихий, девичий, а Игорь — человек предприимчивый, энергичный, с коммерческой хваткой. Ему, наверное, легко сейчас жить, время потребовало именно таких людей. Он и в Чечне, наверное, не попал бы под пули — кто знает! Осторожный, разумный, рисковать зря не станет. А Ваня, вон, чеченскую девочку побежал спасать, командир роты о нем хорошо отзывается, мол, дисциплинированный и смелый…

— Крестная, — услышала Татьяна негромкий голос Игоря. — Примите мои соболезнования. Я как узнал… — Игорь не смог больше говорить, комок застрял у него в горле. Его карие глаза были полны слез.

Игорь обнял Татьяну за плечи, застыл вместе с нею у гроба. Так они и просидели какое-то время, соединенные одним горем.

— Все наши ребята знают уже, — говорил Игорь, хлюпая носом. — Многие сейчас здесь, денег собрали, хоронить поможем.

— Какие деньги, Игореша?! — простонала Татьяна. — Я бы сама все до копеечки отдала, в одной рубашке согласилась бы жить, только бы Ванечка встал… Господи, сыночек! Да открой ты глазки, посмотри на свою маму-у… Ну как я буду жить без тебя, родненький ты мой?!

В последнюю ночь возле Татьяны осталась старушонка, бубнившая при свечах по церковной книге; монотонный ее дребезжащий голос то доходил до сознания Татьяны, то отдалялся, и тогда она погружалась, как в омут, в свои навязчивые черные мысли, среди которых настойчиво повторялась одна и та же: кто же ответит? Она, образованная современная женщина, инженер, конечно же отдавала себе отчет в том, что спросить ей будет не с кого, никого она не сможет напрямую упрекнуть в том, что их с мужем лишили будущего, отняли сына, а с ним и смысл жизни. На памяти у всех война в Афганистане, тысячи парней не вернулись домой, или их вот так же ночью, тайком, в запаянных гробах привозили родителям, а тысячи стали калеками. Кто за это ответил? Кто утешил тогда рыдающих по всей стране матерей? И кто потом поднялся перед ними хоть с какими-нибудь покаянными словами, попросил прощения за то, что у женщин отняли самое дорогое, что только может быть — дитя?! Никто.

— Будьте вы прокляты! — шептали иссохшие от горя губы Татьяны, и она вкладывала сейчас в эти слова всю боль истерзанной души, всю материнскую ненависть к тем, кто отправил ее сына, солдата-первогодка, на верную гибель в Чечню. Отчаяние и ненависть Татьяны были так велики и так ее ослепили, что она на какой-то миг потеряла представление о реальности. Она думала, что после похорон поедет в Москву, найдет там министра обороны, Грачева, и потребует сурово наказать тех, кто не уберег ее сына, кто подставил его под пули. Впрочем, ничего путного не получится, ее и слушать не захотят, а если и выслушают, то только посочувствуют, поблагодарят за то, что они, родители, воспитали такого смелого и чуткого к чужой беде парня… В Москве найдут что сказать, свалят вину на Дудаева, скажут, мол, не заварил бы он кашу, и вашего сына не послали бы в Грозный, и не пришлось бы ему под пулями снайпера выносить чеченскую девочку….Да, вашему сыну не повезло, его убили, но умер он за правое дело, за Россию, и проявил себя геройски.

— Будьте вы прокляты, — еще раз повторила Татьяна в бессильной ярости. Теперь ей только и оставалось, что плакать. И в самом деле, что она еще может? Она, простая городская женщина, вырастила сына, отдала его государству, армии, и вот они вернули ей Ванечку в цинковом неприступном гробу — ни обмыть сыночка, ни коснуться рукой его мягких, отросших уже волос…

Под самое утро Татьяна забылась, почти впала в беспамятство и почувствовала, как заботливые и сильные руки мужа подняли се, перенесли в спальню.

…Она плохо помнила, как, сгорбившись, сидела у гро ба, слышала чьи-то голоса, кому-то иногда отвечала…

Подошел Алексей, положил руки на плечи:

— Пора, Таня.

Внизу, у подъезда, зарыдал оркестр. Рвущие сердце звуки затопили ее сознание. Оперевшись на мужа, она с трудом поднялась. Соседки ахнули — встала от гроба не прежняя красивая сорокалетняя женщина, а поседевшая за ночь, постаревшая Мать.

В ее памяти остался сильный снежный ветер у дома, короткая дорога до кладбища, запах свежей, растревоженной земли и жуткий стук мерзлых комьев глины по железной крышке гроба. Сына Ванечки у нее больше не было.

Глава вторая

Жорка Бизон — квадратный, с короткими ногами и тяжелым, обвисшим животом малый — стоял в пестрых мятых трусах у окна кухни, жевал бутерброд с икрой, запивая его горячим сладким чаем, и любовался с высоты четвертого этажа на свой новенький, синего цвета «мерседес». Машину дней десять назад они с Игорем пригнали из Москвы. Бизон отвалил за него двадцать пять «лимонов». Даже для него, опытного теперь и удачливого рэкетира, это была сумма, так просто, в один день ее не сколотишь. И все же Жорка собрал деньги довольно быстро, за год с небольшим. В основном, конечно, трясли своих, российских челноков, в Польше и Венгрии, короче, за границей. Челноки — податливые, трусливые, много не разговаривают, знают что к чему. Да и попробуй поговори с ним, с Бизоном! Одного его вида достаточно, чтобы по доброй воле и тут же отстегнуть требуемую сумму: еще в школе, кастетом, Жорке провалили переносицу, отчего нос у него задрался, а ноздри торчали теперь как дула мелкашки. К тому же природа наделила Жорку короткой верхней губой — зубы у него вечно ощерены. Глаза глубоко посаженные, маленькие, угрюмое их выражение леденило душу. Волосы рыжие, до плеч, иногда завязывал на затылке черной ленточкой. Вообще личность, не вызывающая симпатии…