Крестная мать - 2 - [144]

— Да, хорошо. Вот, видите, пальцы шевелятся. — И Хеда с какой-то даже гордостью пошевелила пальцами левой ноги.

— Вот и прекрасно! Будешь учиться в нашем городе, школа там недалеко от нашего дома, — оживленно говорила Татьяна, и Изольда выразительно глянула на нее, остудила взглядом: «Не спеши, Таня! Что ты за девочку все решаешь?»

Татьяна поняла, переменила тему.

— Хеда, а у тебя кроме мамы кто-нибудь еще был?

— Папа был, — печально стала рассказывать девочка. — Его убили дудаевцы, он в отряд к ним не пошел. А старшего брата, Ибрагима, еще летом прошлого года убили. Они какой-то поезд грабили, перестрелка с охраной началась… А маму я даже не знаю, где похоронили. Меня сразу же увезли из Грозного, когда ваш Ваня умер. Это при мне было. Я понимаю, вы не думайте, я ему жизнью обязана. Я за него Аллаха просила, чтобы он не дал ему умереть. Там, в подвале…

Они помолчали.

— А ты знаешь, Хеда, мы ведь нашли это место, — сказала Изольда. — Подвал тот. Там такая слесарная мастерская была, да? Верстаки стоят, кушетка черная…

Хеда слушала, кивала.

— Да, да. На этой кушетке Ваня и умер. А я там на топчане лежала. Потом меня солдаты в госпиталь отнесли. Там ногу забинтовали, дощечку привязали к щиколотке, вот сюда, уколы делали, чтобы мне не так больно было. И я заснула. Проснулась уже в машине, меня в Хасав-Юрт везли.

— Ох, бедная девочка! — вздохнула Татьяна. — Ну что, может, в палату к тебе пойдем? Посмотрим, как ты тут живешь. С Юрием Михайловичем надо поговорить, расспросим его кое о чем. Пойдем?

— Ага. — Хеда поднялась, доедая сочную грушу. Похвасталась с улыбкой: — А я и без костыля могу идти! — В глазах ее прыгал задорный бесенок.

— Нет, ты не спеши! — встревоженно отозвалась Татьяна. — Надо с костыликом походить — походи, не мучай ножку.

Она подала девочке руку, и Хеда на какое-то мгновение прильнула к Татьяне — может, на секундочку, не больше, но Татьяна и Изольда это заметили, лица их посветлели.

Так они и шли к главному корпусу больницы: Хеда со своим костыликом, слегка прихрамывая, явно превозмогая беспокоившую ее боль, а рядом с нею — Татьяна с Изольдой.

Хирургия была на первом этаже, по лестнице им подниматься не пришлось, вошли в палату.

— Вот здесь я и живу. — Хеда повела рукой на два ряда серых унылых коек. — Нас тут семеро. Бабульки две, одна уже выписалась сегодня утром, одна женщина после операции еще не поднимается, а мы, остальные, ходячие. Нам завидуют.

В палате было солнечно, душно. В самом углу большой просторной комнаты безмолвно лежала старуха, на соседней койке — молодая еще, с испуганными глазами женщина, которая на приветствие вошедших лишь слабо кивнула и снова закрыла глаза.

— Садитесь, пожалуйста, вот моя койка, — показала Хеда, похлопывая тонкой смуглой рукой по синему больничному одеялу. — Я тут, в палате, старшая, дольше всех лежу, меня все в палате слушаются.

Голос девочки звучал важно, с достоинством. Татьяна и Изольда весело переглянулись — ребенок, что с нее взять! Нашла, чем гордиться.

Они расселись кто где. Изольда стала выгружать из сумок еду, расставляла банки-склянки в тумбочке Хеды, а Татьяна разговаривала с девочкой, расспрашивала о том о сем. Долго не решалась прямо сказать о главном, ради чего и приехала за тридевять земель. Потом все же осмелилась, взяла Хеду за руку.

— Мы ведь за тобой приехали, доченька. Поедешь с нами? Со мной будешь жить, в хорошем русском городе. Я тебе и папу и маму постараюсь заменить. У меня тоже никого не осталось, все умерли, в Чечне убили… Вот только тетя Лиза и осталась… А, Хеда?

У девочки глаза вспыхнули радостью. Но она совсем по-взрослому потупила взгляд, ответила с достоинством:

— Надо вам с Юрием Михайловичем поговорить. Он надо мной шефствует, все это знают. Обещал в хороший детский дом устроить в России. Когда поправлюсь.

Голос девочки угасал по мере того, как она это говорила. Она, видно, подумала, что сказала что-нибудь не так и Татьяна Николаевна поймет, что она, Хеда, отказывается.

И потому добавила:

— Я думаю, он согласится, он все понимает. И я ему про вас рассказывала. И про вашего сына Ваню тоже…

— Ну вот и хорошо, доченька, — ласково отвечала Татьяна, прекрасно понимая всю ее детскую дипломатию, погладила девочку по косичкам. — Ты не волнуйся. Мы и с Юрием Михайловичем поговорим, и с главным врачом, вообще с кем надо. Отдохнем немножко и пойдем, да?

Хеда кивнула, лицо ее стало спокойным, повеселело, а Татьяна в который уже раз прижала ее к себе, поцеловала в голову — от волос девочки исходил чистый и приятный запах.

«А вот мамой она меня никак не осмелится назвать, — царапнула душу Татьяны ревнивая мысль, но она тут же отогнала ее как назойливую и бестолковую муху — что за глупость об этом думать? Только увиделись, девочка еще не привыкла, а она: мама! мама!.. — Надо потерпеть. Всему свой срок».

В Буденновск КамАЗы Шамиля Басаева вошли около часа дня.

У въезда в город, на стационарном посту ГАИ, колонну попытались остановить трое дежуривших там милиционеров. Но колонна не остановилась. Басаев знал о том, что мимо этого поста в день проходит много военных машин и мало кто из них останавливается по требованию тыловиков-гаишников. Военные как бы демонстрировали свое превосходство — мы, мол, с войны, а вы тут, тыловые крысы, сидите, в будочке своей прячетесь да еще документы какие-то требуете. Какие, к черту, документы?! «Груз-200» везем — дорогу!