Крестная дочь - [7]

– Перейдите на частоту старта, – сказал диспетчер и зевнул.

– Понял, – ответил Зубов, переключив радиостанцию на другую частоту. – Разрешите занять исполнительный старт?

– Исполнительный старт занять разрешаю.

– Разрешите взлет с ходу?

– Взлет с ходу разрешаю, – ответил диспетчер.

Зубов нацепил наушники с микрофоном, двигатель заработал на высоких оборотах, самолет тронулся с места, резво побежал, ускоряя ход, по взлетной полосе. Легко оторвался от бетона, нос самолета задрался кверху. Панова смотрела вниз, огоньки аэродрома становились все меньше, они быстро превратились в крошечных светлячков, разбросанных в темном пространстве ночи. На шпиле диспетчерского пункта мерцал голубоватым светом сигнальный маяк. Через минуту Зубов заложил вираж, крыло самолета закрыло панораму взлетного поля. И Панова, не имевшая представления о ночных полетах, снова испытала приступ страха и одиночества.

– Я Тобаго, – сказал Зубов. – Взлет произвел.

– Займите правым разворотом высоту шестьсот метров, – ответил диспетчер. – Счастливого пути, Леня.

Хотелось закрыть лицо ладонями и разрыдаться. Зубов, набрав высоту, стал терзать рацию, переходя с радиочастоты старта на частоту круга, о чем-то переговаривался с диспетчером, но сейчас за ревом двигателя, слов было уже не понять.

Самолет совершил посадку на каком-то захолустном аэродроме под Волгоградом. Вырулив на стоянку, Зубов заглушил двигатель и, захватив с собой какие-то бумаги, зашагал к одноэтажному деревянному домику на краю поля, напоминающему дровяной сарай с окнами. Через полчаса к Тобаго подогнали бензозаправщик, два смурных мужика в промасленных робах заполнили танки горючим и укатили прочь. Ветер гонял по полю клубы пыли и песок. С места Пановой были видны два транспортника АН-2 с зачехленными моторными отсеками и стоявший в стороне от них «пузатик» ЯК-40. Наверное, эти самолеты, которым место в музее раритетов, не поднимались в воздух целую вечность. Между самолетами, гоняясь за голубями, бегала худая дворняга.

Панова стянула с себя светлый хлопковый пиджак, расстегнула две верхних пуговички кофты, но легче не стало. Над аэродромом висело знойное марево, насколько хватало глаз, вокруг стелилась ровная, как бильярдный стол, степь, заросшая желтой выгоревшей под солнцем травой и мелким кустарником. На небе ни облачка, а солнце, поднимавшееся над степью, обещало бесконечный жаркий день. Изнемогая от жары, Суханов приоткрыл дверцу и, прикурив сигарету, стряхивал пепел на обшивку крыла из дюралюминия.

– Сейчас мы обратно полетим? – робко спросила Панова.

– Если вы знаете ответ, зачем задаете вопрос, – не поворачивая головы, ответил Суханов и выбросил окурок. – Или задавать тупые бессмысленные вопросы – ваша профессия?

– Я не знаю ответа. Поэтому и спрашиваю.

– Вы слышали разговор в дежурке. Испугавшись, пытались сбежать через окно. А теперь говорите, что ничего не знаете о наших планах.

– Из вашего разговора я ни черта не поняла, – выпалила Панова и удивилась своей храбрости. – Вы с Зубовым что-то замышляете. Но что именно, сам черт не знает.

Обрывая разговор, Суханов лишь раздраженно махнул рукой и опустил зеленую шторку-светофильтр, чтобы солнце не слепило глаза. Тратить лишние слова ему не хотелось. Панова до боли сжала кулаки. В эту минуту она была готова что есть силы вмазать по шее этого придурка, наотмашь, справа и слева. Чтобы до него дошло: рядом сидит образованная современная женщина, а не трамвайное быдло. И разговаривать с ней надо, как с человеком.

– Слушайте вы…

Панова не закончила фразу. Суханов обернулся и посмотрел на нее так, что спорить расхотелось. Наверное, так смотрят на еще живого мотылька, пришпиленного булавкой к стене. Мотылек машет крыльями, сбивая с себя пыльцу, он хочет улететь подальше от гибели, он хочет свободы, но не судьба. В серых глазах ее похитителя не было ни жалости, ни сострадания, только мрачная решимость и все та же невыразимая словами тоска.

– Дамочка, вы до сих пор живы только по недоразумению, – спокойно сказал Суханов. – И это недоразумение я готов исправить.

И прикурил новую сигарету. Панова раскрыла сумочку, сунула в рот мятную таблетку, пахнувшую не свежестью, а какой-то химией, кажется, стиральным порошком.

– У вас воды нет? – спросила она. – Хоть глотка.

– Есть вода. Но если захотите отлить, придется мочиться под себя.

Наклонившись, он достал из сумки пластиковую бутылку минералки, свинтил крышку и через плечо передал воду Пановой. Еще через полчаса появился Зубов. Он занял кресло пилота, захлопнул дверцу и, нажав кнопку запуска двигателя, глянул на Лену.

– Я смотрю, вы тут без меня подружились, – усмехнулся он. – Это хорошо. Я за дружбу двумя руками. И ногами.

– Да, крепко подружились, – ответила Лена. Ей хотелось заплакать.

Когда взлетели и взлетная дорожка, прочерченная по траве покрышками самолетов, занавешенная клубами желтой пыли, осталась далеко внизу, самолет стал медленно карабкаться вверх, движок работал с перегрузкой. На высоте полторы тысячи метров выяснилось, что эшелон занят впереди летящим самолетом, Зубову пришлось сделать круг над летным полем, чтобы пропустить огромный пассажирский лайнер, заходивший на посадку в главный аэропорт Волгограда. Закончив вираж, он переключил рацию на частоту сто двадцать три и четыре десятых мегагерца, снял наушники, включил громкую связь. С земли передавали сводку погоды: ветер два балла северо-восточный, облачность три балла, хорошая видимость, местами дожди.