Крестная дочь - [55]

– Потороплю. Завтра же.

Он поднялся и вышел из палаты, прикрыв за собой дверь. Женщина соседка, доев кукурузную лепешку, накрылась с головой одеялом и тяжело засопела. Которую уж ночь ей снился один и тот же сон: главный врач вернулся из Бухары и, пригласив ее в кабинет, выписывает направление в область на операцию. Женщина плачет от счастья и, стоя на коленях, целует врачу руки.

Хмурый вечер застал Суханова и Зубова во время привала. Ландшафт преобразился, впереди виднелась не степь, ровная, как бильярдный стол, выросли холмы с пологими склонами, заросшими кустарником. Похолодало, зато пронизывающий ветер сменил направление и дул теперь не в лицо, а в спину. Суханов, доев полбанки тушенки, вытер губы рукавом халата и глотнул из фляжки воды, которой запаслись в поселке. Вода оказалась мутной, горьковато-соленой, с каким-то специфическим запахом. Будто в арык, из которого наполнили две сорокалитровых канистры, всю прошлую неделю гадил ишак. Но такое питье лучше, чем ничего.

Спиной он привалился к колесу повозки и, чувствуя тепло костра, думал о том, что здесь в этой голой степи, если укрыться от ветра, чувствуешь себя нормально. Как на побережье Средиземного моря в бархатный сезон. Не хватает каких-то жалких мелочей: девочек в бикини, бархатного сезона. И, собственно, самого моря. А так жить можно.

– Если попадем в райцентр, поедим по-человечески, – Зубов лежал на земле под телегой и боролся с мучительной изжогой. – Найдем самый дорогой кабак и закажем все самое лучшее и самое свежее. Конечно, если в этом городке есть кабак. Ну, на худой конец сгодится и столовка.

Суханов провел пальцем по стенкам пустой банки, облизал его и закинул жестянку подальше.

– Знаешь, я последнее время кое о чем много думал, – проговорил он. – Взвешивал, сопоставлял, сомневался. И во время нашего перехода эти мысли меня не оставляли в покое. Короче говоря, я пришел к однозначному выводу: яичница без помидоров – это не яичница. Сплошное недоразумение, хрен знает что.

– А я бы ее заразу и без помидоров съел, – ответил Зубов. – И даже без соли.

Он подумал, что до районного центра переть еще сутки, если, конечно, путешествие не растянется на неопределенную перспективу. На заднем правом копыте лошака треснула подкова, и он захромал. А Суханов все чаще стал заходиться кашлем, он отхлебывал из флакона микстуру, что прихватил из Москвы, и кашель немного успокаивался. В любом случае, хоть пешком, без лошака, они дойдут до цели. Это вопрос времени. Тот старик аксакал из поселка сказал, что в райцентр солдаты отвезли двоих. Раненого бандита и русскую женщину, незнакомую. Видно, что пришлая. Здешние женщины не носят штанов и светлых пиджаков. Кажется, баба серьезно ранена. Когда ее несли на носилках к грузовику, она была без сознания, лицо залито кровью. Лена, скорее всего, в больнице. Когда доберутся до места, они выяснят, что можно сделать для Пановой. А сейчас загадывать наперед нет смысла.

– Слышь, к нам, кажется, гости едут.

Зубов перевернулся на живот, выполз из-под телеги. Подняв воротник куртки, и стал наблюдать, как от холмов к ним приближалась машина, издали она казалась похожей на бегущего муравья, поднимавшего за собой облако пыли. Через пару минут «уазик», гнавший на всех парах, притормозил в десяти метрах от повозки. На пыльном кузове можно разглядеть синюю полосу и надпись, сделанную по трафарету белой краской «буровая».

– Вроде геологи, – сказал Зубов.

– Как бы не так.

Суханов потуже затянул пояс халата и поправил на голове тюбетейку. С заднего сидения вывалился здоровенный мужик в козьем полушубке и высоких сапогах. Вроде как русский, но морда такая грязная, что можно принять за негра. В руках он сжимал ружье шестнадцатого калибра. Направляя стволы то на Суханова, то на Зубова, подошел ближе, остановился и коротко скомандовал.

– Руки, молодые люди.

Следом за ним появился узбек в куцем пиджаке и черных штанах, туго обтягивающих кривые ноги профессионального наездника. Последним показался русский мужик, одетый в тельник в голубую полоску и форменные галифе. За несколько метров от него несло цветочным одеколоном. Вакс был вооружен пистолетом Макарова, за голенищем сапога торчал нож с коротким скошенным клинком и наборной плексигласовой рукояткой.

– Кто такие? – строго спросил он, приблизившись к Суханову.

– Переселенцы, – ответил за него Зубов. – Идем на юг.

– Я не тебя спросил, хоккеист, – Вакс ткнул Суханова стволом в грудь. – Ну, переселенец, хрена ты вылупился как параша?

Суханов понуро попустил голову и что-то буркнул себе под нос.

– Ты чего там бормочешь, тварь? – Вакс выставил ухо вперед. – А ну, погромче.

Не дождавшись ответа, размахнулся и влепил кулак в левую скулу незнакомца. Суханов боком повалился на землю, прижал одну руку к животу, второй защитил голову. Вакс, подскочил к нему, отставив ногу, навернул носком сапога по ребрам, снова ударил. Обернулся к Таймуразу и сказал:

– Этот хоккеист плохо отозвался о таджиках.

– А ты чего таджик? – спросил Таймураз.

– Не таджик… Но какая разница.

Вакс ткнул незнакомца каблуком в колено, тот застонал от боли, продолжая закрывать лицо рукой. Пожалуй, так об эту тварь все ноги отобьешь. Вакс кивнул Богату, здоровому мужику в тулупе, словарный запас которого стоял из пяти десятков слов, большей частью матерных, но и эти слова он употреблял редко и неохотно. Богат бросил Ваксу двустволку, что держал в руках, сам вытащил из-под ремня пистолет, направил ствол на Зубова. Тот, подняв ладони до уровня плеч, равнодушно таращился на горизонт или поднимал взгляд к небу. Будто надеялся, что сам господь выглянет из облаков и протянет руку помощи, мускулистую и волосатую. Надежда была так себе, совсем слабая и, похоже, этот русский понимал, что дело пахнет могилой. И этот запах ему сильно не нравился.